Вот каким получился план моей жизни: «Учиться отлично; после окончания школы стать артистом; изучить историю Кабарды; быть активным комсомольцем, готовым пожертвовать жизнью для победы коммунизма, описать жизнь Благонравовых».
Я продолжал раздумывать над планом, когда Леонид Петрович зашел ко мне. Он взял мою тетрадь и прочитал. Сперва аталык почему-то улыбнулся. Потом, прогнав с лица улыбку, сказал:
— Артистом, говоришь? А если… Аннушка, дай, пожалуйста, моему кану письма Кургоко Батыровича!
Анна Сергеевна положила на стол пачку старых писем, выцветших от времени.
Да, это были письма отца, исписанные его мелким почерком. Бумага сохранила мысли отца, а самого его уже давно нет. Дрожащими руками я развернул первое письмо.
«Многоуважаемый Леонид Петрович! Мудрый и неутомимый кабардинец Шора Ногмов в середине прошлого века писал с болью и горестью об одном своем научном исследовании: «Этот труд — труд многих лет, который предастся забвению, быть может, пренебрежению, но когда-нибудь пробудит благодарное воспоминание потомства учащегося». Нам с Вами, Леонид Петрович, не придется беспокоиться за судьбу своего труда, как Ногмову. В наше время культура и просвещение получают такую широкую помощь и поддержку от рабоче-крестьянского правительства, что начатому делу дана прямая и открытая дорога. Итак, дорогой Леонид Петрович, плодами Вашего ума и инициативы суждено стать добрыми семенами, от которых пойдет прекрасная зеленая поросль на ниве нашей культуры».
Это письмо было написано в 1927 году.
Следующее письмо, датированное несколькими годами позже, было полно радостного торжества по случаю успешного решения вопроса об издании «Золотой крупинки».
«Добрый и сердечный Леонид Петрович! — писал мой отец. — То, к чему стремились наши сердца, мы скоро достигнем. Уже состоялось решение об издании на русском языке в Москве сборника устного народного творчества. С помощью Вашего великого и могучего языка прекрасное устное творчество моего народа станет достоянием человечества. Близкие по возрасту и по духу героическому Прометею кабардинские нарты Сосрýко и Насрéн-Жакá предстанут перед миллионами читателей во всем своем величии: и как они вступили в борьбу с богоравным Пáко, который лишил людей хлеба, отнял у них животворный огонь; и как Насрен-Жака был прикован железной цепью к Ошхамахо (Эльбрусу) за то, что дерзнул вернуть людям похищенный богом огонь; и как Батарáз вступил в бой с орлом, который «разрывал клювом грудь богатыря, пил кровь из сердца гордого Насрена, печень острым клювом яростно клевал»; и как мужественный Батараз «подлетает к скованному нарту, разбивает цепи пикою своей, цепи разбивает и освобождает мудрого Насрена.
Хочу обрадовать Вас, Леонид Петрович, одной небольшой новостью: на этих днях записал у одного старца прозаическое сказание о старике богоборце, дерзнувшем восстать против владычества бога Тха. «И вот отомщение Тха — вековечные цепи, которыми прикован старик к камню на белой вершине Ошхамахо». Цепи его гремят «громом, искры от удара звена о звено блещут молнией, тяжелое дыхание старика бушует на земле ураганом, от стонов его стонут глубины земли, и слезы его льются бурным потоком вниз со снеговых вершин и разливаются шумящей рекой».
Девизом и эпиграфом нашей «Золотой крупинки», по моему мнению, Леонид Петрович, может служить следующее изречение из эпоса «Сказание о нартах»:
Дорогой Леонид Петрович! Бессмертных людей нет. Но тот, кто оставляет добрый след своего пребывания на земле, как бы остается в числе живых. Вы немало сделали, исследуя и изучая культуру кабардинцев и балкарцев».
Наконец я дошел до писем, присланных отцом с фронта. В одном из них он писал:
«Сейчас, Леонид Петрович, я сижу под вишневым деревом, израненным и искалеченным войной, и как-то незаметно для самого себя предался размышлениям о судьбе этого деревца… Придет весна, солнце пригреет землю, и вишенка распустит свои клейкие листочки. Живительные соки матери-земли затянут раны, и деревце зацветет белыми лепестками… Велика сила жизни. Никто не сможет ни убить, ни уничтожить ее.
Наше правое дело идет к своему торжеству — к окончательной победе над фашизмом. Теперь все чаще я думаю о своем мирном деле.
У меня возникла новая идея. После окончания войны заняться изучением изменений, которые произошли в жизни нашего народа, сравнить условия современной жизни с прошлым, исследовать перемены, происшедшие в быту и характере. Как было бы мне приятно и эту работу осуществить вместе с Вами, дорогой мой верный старый друг!»
Значит, находясь в армии, на фронте, мой отец продолжал думать и вынашивать идею создания книги о новой Кабардино-Балкарии, о том, чтобы сделать еще одно доброе дело.
Так вот каким был мой отец! Всю жизнь он посвятил любимому делу. Я восхищался и гордился им. И мне захотелось быть похожим на него, продолжить дело его жизни.
Леонид Петрович прервал мои размышления.
— Вот что должно быть главным в плане твоей жизни, — сказал он, указывая на последнее письмо, — а не артистическая карьера. И героем твоих книг должны быть не я и не Анна Сергеевна, а дело, которым жил твой отец.
— Нет, и вы!
Леонид Петрович, обняв меня за плечи, продолжал:
— У хорошего отца и сын должен быть хорошим. Я надеюсь, что ты будешь достойным преемником добрых дел.
— Да я хоть сейчас готов ехать домой, чтобы продолжить дело отца! — выпалил я, вскочив с места.
— Ну-ну, спокойней, дружок! Не думаешь ли ты, что, удрав из Москвы недоучкой, ты сможешь всерьез выполнять свой сыновний долг? Нет, дорогой, так дело не пойдет. Поспешишь — людей насмешишь. Вот окончишь школу, поступишь в университет, там еще лет пять поучишься — тогда и начинай действовать.
Так долго? А мне хотелось сразу, немедленно приняться за дело. Но вернуться домой без согласия