— Образумьтесь, несчастные! Не вызывайте божьего гнева, — умоляла старуха, не на шутку обеспокоенная нарушением ритуала.
С шумом и гиканьем молодежь покинула двор и направилась в другой квартал.
Участники шествия вразнобой громко тянули:
— Аллах, во имя твое мы водим Ханцегуашу, пошли нам дождь!
Леонид Петрович и Наурзоков отстали от процессии, присели на почерневшее от времени бревно у ворот одного из домов. Благонравов снял белую кепку, вытер платком лоб. Потом вытащил из кармана блокнот и карандаш, что-то записал.
— Недаром говорят, Кургоко Батырович, страх и голод миром правят, — вздохнул Благонравов.
— Действительно, страх велик. Все горит. Голод на пороге, — невесело подтвердил Кургоко. — А между прочим, оросительный канал бросили рыть.
— Почему? — спросил Леонид Петрович.
— Все пошли на моление, чтобы выпросить у аллаха дождь.
— А мужчины, Кургоко Батырович, тоже участвуют в этом ритуале?
— К сожалению, да. Они чудодействуют за селом.
— А не затруднит вас свести меня туда?
— Гость на то и гость, чтобы делать ему приятное.
— Тогда пойдемте. А за внимание благодарю.
Они шли по кривой улице, увязая в пыли. Конский щавель, дурман, цветущий по обеим сторонам улицы, стояли понуро, опустив посеревшие листья. Низкие крестьянские домишки, крытые камышом или соломой, тоже посеревшие от времени и пыли, дополняли нерадостный пейзаж, столь характерный для Кожежа в то знойное лето.
Выйдя за селение, они увидели на берегу реки множество мужчин. Они стояли на коленях, обратив лицо к югу. Перед ними тоже на коленях стоял мулла, облаченный в черное и с феской на голове. Держа Коран перед собою, он читал какую-то молитву.
Люди были смиренны и тихи, их лица были безучастны к тому, что говорил мулла: они не понимали арабского языка.
Неподалеку от молящихся был привязан громадный серый вол. Он мотал головой, шлепал хвостом по бокам, отбиваясь от наседавших на него мух и слепней.
Закончив молитву, мулла встал. За ним поднялись все остальные. По знаку муллы они сделали два земных поклона, потом подняли руки вверх и прокричали прямо в небо:
— О всемогущий аллах, пошли нам дождь!
Тихими, неторопливыми шагами мулла направился к привязанному животному. Народ последовал за ним и окружил жертвенного вола. Растягивая каждое слово и часто обращая свой взор к небу, мулла прочел молитву, а потом приступил к жертвоприношению. Он смочил водой морду, спину и ноги вола. Довольный тем, что к нему прикоснулась человеческая рука, вол тихо замычал. И в тот же миг молниеносным ударом мулла перерезал ему горло.
Люди, чуть-чуть повеселевшие от чувства исполненного долга, собирались расходиться. Каждый держал в руках кусочек мяса, которое должен был сварить дома и съесть с молитвой о ниспослании дождя.
Перекинувшись несколькими словами с Благонравовым, Кургоко Наурзоков остановил народ.
— Люди родного мне села, — сказал он, — пусть ваше жертвоприношение будет к счастью! Но главного нельзя забывать: рытье канала, орошение…
Старейший перебил Наурзокова и потребовал не осквернять святое молебствие разговорами об орошении.
— Захочет всевышний — и река пересохнет, — сердито сказал мулла.
И люди побрели домой, чтобы поскорее сварить мясо и снова просить аллаха о ниспослании дождя.
Леонид Петрович и Кургоко сели в тени ивы, раскинувшей свой зеленый шатер над рекой. Река, шумно клокоча, катила ту самую воду, из-за недостатка которой гибли посевы, сохла трава, тощал скот.
Кургоко подавленно молчал. Его угнетала тупая косность односельчан, их недоверие к новому и особенно свое собственное бессилие. Благодатная живая вода куда-то мчится, а посевы гибнут. Он видел, что костлявая рука голода уже подбирается к крестьянским дворам.
— Воле аллаха мы противопоставили нашу волю. Возьмем в руки лопаты и будем рыть канал, — сказал Благонравов. — Ничто не убеждает людей лучше примера.
На следующий день в сухую, потрескавшуюся от зноя землю Кожежа врезались две лопаты.
— Уо ууей, ууей! Позор, позор всему Кожежу! — заволновались старики. — Человек из Москвы, гость, делает нашу работу! До чего мы дожили? Мы достойны презрения!
Слово аксакалов возымело действие. Оно подняло всех. И стар и млад принялись за дело. Теперь Леонид Петрович мог отложить лопату и снова взяться за карандаш и блокнот. Он записывал народные поверья, донимал Наурзокова расспросами о деталях и тонкостях ритуала моления о дожде.
Учитель отвечал нехотя, даже сердился. Ему казалось, что Благонравов интересуется ненужными пустяками.
— Зачем вам все это? — взмолился наконец Кургоко.
— Нам, — чуть улыбнувшись, ответил Леонид Петрович, — этнографам, надо иметь по два лица и по четыре глаза, чтобы смотреть и вперед, в будущее, и назад, в прошлое.
— Как-как? — не понял Кургоко.
— Я знаю, — сказал Леонид Петрович, — что ленинский призыв к коммунистам Кавказа о проведении орошения в широких масштабах будет осуществлен. Мелиорация пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое. Да-да, похоронит. Поэтому я тороплюсь записать моление о дожде, пока не исчез из памяти людей этот дикий обряд. Пройдут годы, люди прочтут наши записи и посмеются над Ханцегуашей.
Эта мысль поразила Кургоко. Леонид Петрович высказал вслух то, что смутно уже осознавал молодой учитель, делая свои первые фольклорные записи.
— До сих пор я собирал просто так, не ставя перед собой определенной цели и конкретных задач, — признался он.
— Ну, а теперь внесем целеустремленность и систему в нашу работу, — ответил Леонид Петрович.
— А стоило мне тогда, кан мой, поверить первым поверхностным впечатлениям, проявить слабость, и мы ничего бы не сделали, — заключил Леонид Петрович свой рассказ.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
— Кан мой, требуется твоя помощь, — сказал Леонид Петрович. — Нужно перевести с кабардинского на русский один сказ.
Анна Сергеевна запротестовала:
— Ахмед и так перегружен дополнительными занятиями!
— Аннушка, — возразил Леонид Петрович, — язык поит, язык кормит и по миру водит. Вот почему мы уделяем ему столько внимания! Но сейчас я действительно нуждаюсь в помощи. Ахмед переведет мне «Три совета».
Я обрадовался, что могу быть полезным своему аталыку.
Он подал мне ученическую тетрадь. В правом углу обложки было написано: «Кургоко Наурзоков», посередине крупно выведен порядковый номер тетради «35», под ним — «Сказы», еще ниже — «1924 год». Отцовская рукопись! С жадностью я принялся читать.
— Кончил? — спустя некоторое время спросил аталык. — Теперь послушай меня. Кургоко Батырович записал два варианта. По ряду причин этот сказ заинтересовал нас. Его форма безукоризненно изящна, как золотое шитье. И нам захотелось основательно заняться им, поскольку по одним записям положительные герои были людьми из простого народа, а отрицательные — из князей. Во втором варианте — наоборот. Тогда мы решили проконсультироваться у людей разного социального положения и возраста.
— Рано втягивать Ахмедку в эти дела, — заметила Анна Сергеевна.
— Нет, Аннушка! — отрезал Леонид Петрович. И продолжал рассказ: — И вот на этом своеобразном форуме заспорили двое молодых людей. Один из них, Дамжуко, настаивал на том, что героиня — жестокая и коварная женщина — может быть только княжеского происхождения. Его противник, Мишакуй, доказывал, что все женщины одинаковые — коварные и хитрые.