— Подобных овец ничему не научить, они не для этого… — перебивает его Андриетти и тут же задушенно хрипит.
— Не перебивайте меня. Одна из этих овец — дочь главы Совета инквизиции. Молитесь, чтобы она не рассказала ничего отцу и епископ смог замять этот инцидент. Вам повезло, что он не расположен предавать дело огласке. В противном случае вы отправитесь туда, куда укажет суд инквизиции, а вы знаете их отношение к магам. Я все сказал, повторять не буду.
Андриетти кашляет и лихорадочно кивает, пытаясь выровнять дыхание.
Я отступаю от дверного проема и тороплюсь пройти мимо, пока они меня не заметили. Соседний балкон пуст, наверное, здесь какие-то чары, наложенные архимагом — как будто в коридоре пролегла невидимая граница, за которую никто не смеет зайти.
Оказывается, у архимага есть и такое лицо: жестокая неподвижная маска, которая скрывается под обольстительной или язвительной улыбкой, полным сочувствия взглядом и доверительно-бархатным голосом. Сейчас в его интонациях звучит лишь холодная сталь, безразличная к тому, что ей резать и кромсать. Совсем как…у всех, в кого меня угораздило влюбиться.
Я рассеянно поглаживаю жесткие листья плюща, обвивающие опоры балкона. Беспечные солнечные зайчики затевают свою игру, перебегают с моего лица на руки, на одежду, играют в догонялки на плитах пола. Мне надо… да, мне надо торопиться, ведь на сборы мне дали всего десять минут. А я все медлю, разглядываю пустой дворик через причудливую лиственную вязь и пытаюсь вспомнить… В моей памяти зияет дыра размером со строительный котлован — и все же, глядя на архимага, я думаю про некую любовь всей моей жизни. Не помня ни лиц, ни имен… Или нет? Все же… постой — да, вот оно!
Мне двадцать один, мы сидим с Элейн на открытой террасе кафе, увитого точно такими же побегами плюща, я едва сдерживаю слезы, а моя однокурсница участливо повторяет, что мне нечего оплакивать, раз ничего и не было. Но порой разбившиеся грезы ранят больнее. Как мне ей это объяснить?
…"Моя великая любовь" приключилась со мной на втором курсе и прожила всего лишь год. В ней не было пылких признаний и сладких ночей, прикосновений, поцелуев — вообще ничего. Просто в один прекрасный день дверь аудитории распахнулась — и вошел ОН. Представился и пояснил, что в этом семестре он будет читать у нас курс международного права. Высокий, широкоплечий, черноволосый. Косу он, разумеется, не носил, и глаза у него были отнюдь не черные. Серые, это я уже потом разглядела. И презрительный равнодушный взгляд, какой бывает только у человека, видящего в жизни только себя — умного, прекрасного, непревзойденного.
Но тогда, в самый первый день, я была уверена, что передо мной человек, которого я искала всю жизнь. Складывала из чужих черт, словно хитроумную мозаику. Я даже приблизиться к нему не осмеливалась: прихорашивалась тайком, а на лекции взгляд поднять не могла, разве что тайком. Остроумный, потрясающий рассказчик — даже перечисление субъектов международного права в его устах превращалось в таинственную сказку. На его руке я не заметила обручального перстня, ужасно обрадовалась и решила, что дам себе время. Себе и ему — роман со студенткой мог стоить моему божеству работы.
А потом я записалась к нему на диплом… "Непревзойденному" было скучно возиться с недоучкой, при этом он оказался на редкость придирчивым, мелочным и педантичным. И не жалел для меня слов — сухих, безразличных, вбивающих в грязь по самые плечи. Боюсь даже представить себе, какую страшную месть изобрели бы для него адептки из школы Жемчужной розы…
После одной из таких "консультаций" я и оказалась с Элейн в том кафе, и она рассудительно посоветовала мне: "Смени руководителя". И у меня хватило ума утереть слезы, на следующий же день отправиться на кафедру и добиться разрешения поменять тему диплома. И я тихо и спокойно доучилась под руководством милого дедушки, который готов был разжевывать мне каждую мелочь до бесконечности и умилялся, когда я цитировала его монографии. Но осколки моей мечты еще долго ранили меня, впившись глубоко в сердце.
А потом… да, я продолжала выкладывать свой узор. Высокий рост, черный волосы, брови, широкие плечи… Если тебе нравятся брутальные мужчины, рано или поздно нарвешься на грубияна. Так и вышло со мной, только к тому моменту мне было уже двадцать пять, и у меня достало ума выставить нахала за дверь, едва он посмел поднять на меня руку. Были и еще: глупые, пустозвоны, гуляки, лентяи — но каждый из них нес в себе крохотный фрагмент моей мозаики. И вот сейчас опять… Только на этот раз картинка была целой, и я тщетно пыталась отыскать в ней изъяны. Владыка Гвеллан. Моя любовь словно гналась за мной по пятам, чтобы настигнуть сейчас, в прошлом.
… Клубок, который вручил мне архимаг, начинает пульсировать и биться в моих ладонях, точно маленькое сердце.
Мимо по коридору проходят архимаг с епископом, прелат одобрительно говорит:
— Я полностью с вами согласен относительно данного инцидента, однако меня беспокоят ваши методы решения конфликта. Прибегать к насилию — не всегда лучший путь.
– Но иногда единственный путь прекратить истерику, — возражает архимаг. — Я не хотел, чтобы Андриетти наговорил в запале лишнего, а это бы услышали… Да хотя бы вы. Вы бы приняли его слова за чистую монету.
— Вы предполагаете, что я настолько глуп, что не отличаю, когда человек заговаривается?
— Нет, но вам могло быть выгодно истолковать слова Андриетти превратно.
— Гвеллан, — вздыхает епископ. — Вы…
Они удаляются настолько, что я не разбираю ни слова, но мне кажется, что речь в их беседе шла не об епископе, а обо мне. Это я не должна была услышать больше, потому что архимаг наверняка почувствовал, что кто-то преодолел барьер. И что такого ужасного в словах Андриетти? Он и так всех презирал и кичился своими знаниями, легко было предположить, что необучаемые «овцы» — адептки. Нет, не понимаю.
Но, по крайней мере, размышления помогают мне почувствовать себя снова собой, а не восторженной влюбленной девочкой, которой я когда-то была. У меня есть задачи поважнее, чем скорбеть по несбыточному и страдать от фантомной боли в сердце. А насколько хорош или плох архимаг — я узнаю совсем скоро. И раз мне известна причина, почему он кажется таким симпатичным, притягательным и знакомым, уже будет легче. Тем более что все «знакомые» такого рода оказывались на поверку не особо достойными любви…
Я догоняю архимага и епископа уже во дворе Школы, они