Остров Каталина, Калифорния

Вертолет спускался в узкую глубокую бухту на той стороне острова, что смотрела на океан безнадежно далеко от калифорнийского побережья и огоньков Авалона. Внизу волновалась зелень, пышные пальмовые шевелюры приминались от ветра, поднятого лопастями. Как только приземлились, Феррамо выпрыгнул, вытянул Оливию следом и жестом велел пригнуться. Винт продолжал вращаться. Потом двигатель зашумел сильнее, и вертолет поднялся в воздух.

Пьер провел ее тропинкой к маленькой пристани. Ветра не было, океан был спокоен. По обе стороны стеной возвышались крутые скалы, а между ними черным силуэтом пролегла пристань. Когда вертолет затих, наступила тишина, нарушаемая только треском цикад, верещанием лягушек каким-то железным звоном с пристани. У Оливии участилось дыхание. Неужели здесь больше никого нет?

Они подошли к пристани. К деревянному домику прислонены серферские доски. Господи, это-то ему зачем? Здесь вроде никто не катается… При ближайшем рассмотрении выяснилось, что домик представляет собой нечто вроде базы для ныряльщиков с баллонами и всяким снаряжением.

— Подожди здесь, мне надо кое-что принести.

Когда шаги Феррамо затихли в темноте, Оливия слабеющими руками уцепилась за поручень. Может, надо хватать акваланг и плыть отсюда, куда глаза глядят? Но если — а мизерный шанс все же оставался — это было действительно суперромантическое свидание, то прыжки в воду были бы явным перебором.

Она на цыпочках подобралась к домику. Там в образцовом порядке на скобах рядком висели баллоны на двадцать литров, регуляторы на крючках, маски и ласты лежали аккуратными кучками. На грубых досках стола лежал нож. Она цапнула его и спрятала в сумочку, вздрогнув от нежданно возникшего звука возвращающихся шагов. Главное — не дать страху ударить в голову.

Шаги приближались. Оливия в ужасе пискнула:

— Пьер?

Никто не ответил, слышны были только шаги — тяжелые и неровные. Кто это? Убийца, киллер?

— Пьер, это ты???

Она достала нож, спрятала за спину и замерла, готовая ко всему.

— Да, — голос Пьера, его пряный текучий акцент. — Я конечно, кто же еще?

Она выдохнула и радостно обмякла. Феррамо возник из тьмы с каким-то тяжелым предметом, завернутым в черную ткань.

— Я не понимаю, что вообще происходит? Завез меня черт-те куда, бросил, не отзываешься, кругом тишина, только эти шаги жуткие. Где мы вообще? Что ты придумал?

— Жуткие шаги?

Глаза его сверкнули, и он сорвал покрывало с таинственного предмета. Оливия почувствовала, что ее ватные ноги сейчас подогнутся, и она упадет. В руках у Феррамо было ведерко со льдом, а в нем — бутылка шампанского и два узких фужера.

— Слушай, — она приложила руку ко лбу. — Это все замечательно, но можно чуть поменьше мелодрамы?

— Странно, вроде бы ты не похожа на женщину, с которой работает стандартный подход.

— Нет, но до смерти можно и не пугать. Это что вообще за место?

— Пристань. Вот, — он протянул ей покрывало, — возьми, а то замерзнешь. Нужно было мне тебя предупредить, что в море пойдем.

— В море?

Она одновременно пыталась взять шаль, оказавшуюся удивительно мягкой, словно сплетенной из пуха какой-то редкой птицы, и спрятать в ее складках нож.

Феррамо кивнул в сторону бухты, где темный силуэт яхты беззвучно огибал мыс.

Оливия с облегчением увидела, что на борту есть команда. Если бы Пьер собирался ее убить, то, по логике, он обошелся бы без свидетелей. Да и шампанское в таком случае — тоже чересчур уже странный жест.

Теперь, когда ей удалось под прикрытием тончайшей черной шерсти переправить нож в сумочку, стало поспокойней. Феррамо стоял рядом на корме, прислушиваясь к деликатному пофыркиванью мотора, мягко увлекавшего яхту в черноту открытого моря.

— Оливия, — он протянул ей бокал. — Выпьем за этот вечер. За начало.

Чокнулся с ней и пристально взглянул ей в лицо.

— Начало чего?

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили в Майами на крыше? За начало знакомства.

Пьер осушил бокал.

— Ну, теперь рассказывай. Ты журналистка. Почему?

Оливия задумалась на секунду.

— Я люблю писать. Люблю ездить. Люблю все узнавать.

Может, все так и было задумано с самого начала, чтобы она то боялась до смерти, то млела и таяла, окруженная заботой, как на сеансе восковой депиляции в руках сладкоголосой, но неумелой косметички.

— И куда же ты ездила?

— Ну, я пока не везде была, где хотелось бы, но… В Южной Америке была, в Индии, в Африке.

— А в Африке — где?

— В Судане и в Кении.

— В Судане? Правда? И как? Понравилось?

— Безумно! Экзотика просто запредельная, как в Лоуренсе Аравийском.

— А люди?

— Хорошие люди.

Этот словесный танец на краю гибели возбуждал ее невероятно.

— А как тебе Лос-Анджелес? Нравится?

— Тут все такое мило-пустышечное!

Феррамо засмеялся.

— И только?

— Еще не ожидала, что тут все так по-деревенски. Как будто на юге Франции, только плюс бутики.

— А эта твоя журналистика, эта пена — ты что, на этом специализируешься?

— Пена?! Меня в жизни никто так не оскорблял!

Он снова засмеялся. У него был хороший смех — немного смущенный, как будто он чувствовал, что смеяться ему не вполне дозволено.

— Да нет. Конечно, я хочу стать нормальным иностранным корреспондентом. Еще как! — неожиданно серьезно сказала Оливия. — Хочется что-то действительно важное сделать.

— Вроде статьи про «ОкеанОтель»? Ты ее написала в конце концов? — спросил он слегка изменившимся голосом.

— Ох! Написать написала, а имя поставили не мое.

— Тебе обидно?

— Да нет. Обычное дело, в общем-то. А тебе Лос-Анджелес нравится?

— Я интересуюсь тем, что он производит.

— Чем это? Красотками с надувной грудью?

Он засмеялся.

— Может,