В январе 1910 года ее снова арестовали, на этот раз как Джейн Уортон, за метание камней в Уолтоне, Ливерпуль. Во время обыска ее едва не выдала вышивка «Кон» на носовом платке, однако Джейн удалось бросить его в огонь и остаться неизобличенной. Сокамерницы посмеивались над ней: она выглядела как карикатура из журнала Punch – один сплошной стереотип о суфражистках из сатирической прессы.
Ее приговорили к двухнедельному заключению в третьем корпусе, как обычную преступницу. Она написала на стене цитату из эссе Генри Дэвида Торо о гражданском неповиновении: «При правительстве, которое судит только несправедливо, настоящее место для справедливого мужа именно в тюрьме». В скобках она прибавила: «или для женщины». После этого Констанс объявила голодовку. Через 89 часов ее принялись принудительно кормить тюремный врач и надзиратели – не проверив сердце, даже не прощупав пульс. Это было ужасно. Смесь из молока, яиц, бренди, сахара и мясного бульона (Литтон была вегетарианкой) переставали вливать ей в желудок только в моменты «неукротимой рвоты». Врач полагал, что она преувеличивает свои страдания. Констанс поняла, что если к жалобам леди все прислушиваются, то до рабочей женщины никому нет дела. «Я вдруг увидела перед собой распростертую Джейн Уортон; мне казалось, я смотрю на нее сверху, – пишет Литтон в «Тюрьмах и узниках» (Prisons and Prisoners). – Она была самой презираемой, невежественной и беспомощной из виденных мной заключенных. Когда она отбудет свой срок и выйдет из тюрьмы, никто не поверит ее рассказам; во время принудительного кормления и пытки врач ударил ее по щеке, чтобы показать степень своего презрения! Такова участь Джейн Уортон, и я пришла, чтобы ее спасти».
После седьмого кормления она впервые расплакалась. У нее начались галлюцинации, ее постоянно бил озноб, она заворачивалась в несколько одеял. Наконец после еще одного кормления ее отпустили; до Ассоциации прессы дошли слухи, что никакой Джейн Уортон не существует в природе. Губернатор тоже что-то заподозрил и связался с Министерством внутренних дел.
Поводом для освобождения Литтон стала потеря веса. Больное сердце Джейн Уортон по-прежнему никого не интересовало. При росте 5 футов 11 дюймов (1 м 80 см) она весила 48 килограммов. Несмотря на принудительное кормление, она теряла почти по килограмму в день, – ноги ее стали такими тонкими, что ей было больно садиться. Вернувшись домой, она могла есть, только стоя коленями на подушке. Выпала одна зубная коронка: ее повредили кляпом. Через месяц воспалились и сильно распухли ноги: сердечная недостаточность вызвала нарушения кровообращения. Тюремное начальство продолжало настаивать, что перед кормлением они проверили сердце Джейн, а в Министерстве внутренних дел сообщили, что она отказывалась от надлежащего осмотра. Следовательно, она заслужила все происходящее.
Однако у Констанс Литтон, в отличие от Джейн Уортон, были влиятельные друзья. Ее брат Виктор написал в The Times, и об этом сообщили новому министру внутренних дел – Уинстону Черчиллю, другу Виктора. Правду больше невозможно было скрывать. Государственные служащие не только били и душили политических заключенных практически до смерти, но и обращались с рабочими хуже, чем с представителями собственного класса. История Литтон возымела огромный эффект. Заверения правительства, что принудительное кормление – это безопасная, контролируемая медицинская процедура, рассыпались в пух и прах. «На этот раз опыт пребывания в тюрьме был мрачен и ужасен, зато награда кажется незаслуженно большой, – писала Литтон подруге-суфражистке, доктору Элис Кер, из квартиры своей сестры в Лондоне. – Подумать только: именно мне, меньше всех пострадавшей от "принудительного кормления", суждено пробудить сознание людей».
Любую феминистку из среднего класса, попытайся она проделать нечто подобное сегодня, обвинили бы в «классовом туризме» – привлечении внимания к себе, а не к маргинализированным женщинам. Но заставить правящий класс устыдиться могла только аристократка. Поскольку реакция прессы была столь мощной и эпизод стал позорным для правительства, историю о Констанс Литтон в образе Джейн Уортон обычно сводят к прямолинейному сюжету о победительнице. Но стоит вглядеться пристальнее, и мы обнаружим, что уже тогда другие суфражистки возмущались ее классовыми привилегиями. По словам Эмили Лютьен в письме к Бетти Бальфур, тюремный врач «сказал, что начал что-то подозревать при виде одной из суфражисток, которая с нескрываемым удовольствием слушала, как кормят Уортон».
* * *Прочитав в архиве Лондонской школы экономики десятки писем суфражисток на микрофильмах, я отчаянно захотела увидеть их оригиналы. Удивительно ощущение сопричастности, которое могут дать нам только физические артефакты. Мне хотелось подержать в руках бумагу, на которой писали Констанс Литтон и Энни Кенни; увидеть почерк, который они, должно быть, с радостью узнавали, взяв в руки конверт; почувствовать энергию и ритм движений их пера. Итак, я в поезде на Норвич, в Университет Восточной Англии, где хранится архив Кенни. Его принесли из хранилища в коричневых коробках и папках, и он был полон маленьких сокровищ. Ее пропуск в Лондонскую библиотеку; регистрационная карточка, где в графе «профессия» значилось «суфражистка»; подшивка писем. Там была целая папка корреспонденции от леди Кон.
Была и еще одна причина, по которой я решила взглянуть на эти бумаги. Просматривая архив на микрофильме, я заметила, что после письма Констанс Литтон от 4 мая 1912 года ее подруге Элис Кер следует пауза. Для этого были основания: 4 мая она в последний раз писала правой рукой. Констанс никогда не отличалась крепким здоровьем. Еще до того, как она примкнула к суфражисткам, у нее был плохой аппетит, высокая тревожность. Опоясывающий лишай и судороги не позволили Литтон вместе с другими суфражистками штурмовать здание парламента в «Черную пятницу» 18 ноября 1910 года, когда их била и лапала полиция[18].
На следующий год Констанс и Энни Кенни виделись с одним тори, Артуром Бальфуром, – Кенни вручила ему цветок, завернутый в бумагу, – и Литтон арестовали за то, что она разбила окно. Она провела в тюрьме восемь дней (без принудительного кормления), пока неизвестный доброжелатель не заплатил за нее залог. Другая суфражистка, арестованная вместе с ней, получила более длительный срок. Литтон написала письмо протеста в правительство; Эмили Дэвисон, которая всегда была радикальнее остальных, подожгла почтовый ящик. В самом начале 1912 года Литтон, одетая в фиолетовое, белое и зеленое[19], появилась