Такое признание разнообразия откликов на Реформацию часто оказывается весьма далеким от определенности и полемических дебатов, полных противоречий. Попытка завоевать сердца и умы верующих основывалась не только на принуждении, но и на убедительном посыле, опиравшемся на эсхатологический язык двуцерковного существования, в котором верующие либо обращались в сторону истинной евангелистской церкви, либо оставались в лоне церкви Антихриста. В пылу полемики оппоненты считали друг друга не просто введенными в заблуждение, но и объявляли слугами Антихриста. В богословских трудах того времени, как и в широко распространяемых дешевых листовках, папскую церковь называли и сборищем сатанинским[29], и Вавилонской блудницей[30]. В 1980-х гг. Боб Скрибнер подчеркивал значимость такого языка и изобразительной продукции в религиозной жизни XVI века. Тем самым он подлил масла в огонь продолжающихся споров о силе и эффективности печатного слова и изображения, использовавшихся как оружие в конфессиональном противостоянии в XVI веке[31]. Привлекательность печатной книги как средства формирования умов очевидна: она узнаваема и материальна и для большинства ученых обнадеживающе знакома как хранилище идей и сведений. Однако более широкая «культура убеждения», обсуждаемая в работе Эндрю Петтигри и других, расширила границы споров о характере и степени воздействия пропаганды в период Реформации. Учитывая сравнительно небольшой круг читающей публики в Европе раннего Нового времени, ограничения, налагаемые ценой книг, доступностью образования и время от времени вводимой цензурой, можно задать вопрос, насколько важен был печатный станок в процессе распространения идей Реформации. И если печатная продукция больше не является господствующим в распространении новых идей каналом, то каким образом они все-таки получали распространение и насколько можно было контролировать этот процесс? Растущая восприимчивость к взаимодействиям и пересечениям устной и литературной культуры привела к большему признанию той роли, которую играли устная и письменная культуры в процессе передачи информации о Реформации, в формировании веры, истории и памяти. Проповедь, пение и атмосфера обеспечивают новые направления споров о распространении идей Реформации и опыте протестантства как богословской и культурной силы[32]. Готовность взаимодействовать с материальным наследием прошлого способствовала размышлениям о весьма сложных отношениях между протестантством и образом, книгой как объектом и священной топографией, благодаря которой родилась не только проповедь Евангелия, но и новая вера[33]. В результате было переосмыслено взаимодействие между верой и действием и между физическим и духовным и была признана равная значимость предмета и мысли в устройстве общины, памяти и веры.
Дальнейшим и далеко идущим следствием анализа культуры протестантизма в более широком контексте стало рождение более подробного и сочувственного понимания отношений между Реформацией и сверхъестественным. Недавние исследовательские работы серьезно пошатнули допущение, что путь от папского суеверия к протестантскому отрицанию сверхъестественных существ и объектов и далее к рациональному миру Просвещения был прямым и четким. Эти научные работы изучают присутствие священного в пределах Реформации и спорят о создании протестантской священной вселенной, которая была не просто способом выжить, а осознанной попыткой сформировать отношения между сверхъестественным и физическим. Беспорядочный обмен, характеризующий эти отношения, показывает, до какой степени попытки переопределить взаимодействие между человечеством и его средой были организованы как обсуждением, так и принуждением и обращением. Религиозная культура после Реформации была неоднородной и многообразной и часто характеризовалась широким набором идей и принципов, возникших в ходе столкновения между старым и новым, изображающим прошлое и делающим наброски настоящего[34].
Этот взаимный обмен между настоящим и прошлым был очевиден в ходе празднований каждого из юбилеев Лютера в течение пяти веков, но и в наши дни он не менее значим. Когда сегодня вспоминают о Реформации, она приобретает все более расплывчатую форму. Спустя пятьсот лет Реформация не поддается классификации как простое религиозное, политическое, социальное или культурное событие. У нее отсутствует согласованное начало или конец, а догматы, которые сформировали ее отношения с прошлым и ее собственной историей и идентичностью, оказались гораздо более уступчивыми, чем предполагал ее язык. Но по этой же причине, по мере того как внимание вновь сдвигается к событиям, произошедшим в октябре 1517 г., трудно избавиться от ощущения, что историю Реформации будут продолжать писать и следующие пятьсот лет.
1. В одной лишь Божьей власти? Мартин Лютер и богословие Реформации
По ряду причин богословские споры и противоречия, которые определяли и формировали Реформацию, в последние годы вышли из нашего внимания. Есть, разумеется, достойные исключения из этого правила, но акцент на культуре реформы, принятии религиозного изменения и долгосрочном воздействии Реформации на веру, который сделал недавние научные исследования такими увлекательными, также таил в себе опасность того, что богословие реформы становится все более периферийным. В последней четверти XX века небольшой, но важный сдвиг от истории Церкви к истории религии перенес внимание с догматов и апологетики интеллектуальной и богословской элиты к тому, что мы могли бы с некоторой натяжкой назвать «народной религией», или верой «простых людей»[35]. Эти «простые люди» не были безмолвными получателями новых мыслей, покорно принимавшими проповеди и споры, которые определяли и объясняли оправдание верой, Sola scriptura и любые другие руководящие догматы евангелистской церкви. Наоборот, в эпоху раннего Нового времени не только приходские священники, но и миряне принимали активное участие в осмыслении и исправлении прежних религиозных воззрений. В более старых, традиционных, описаниях формулирование теологических принципов Реформации приписывается уму и работе «великих людей» зарождающихся протестантских церквей, но возникновение этих идей, казалось, значило меньше, чем их воздействие.
Совершенно верно, что история Реформации должна быть чем-то бо́льшим, нежели простая история университетского богословия, но понимание способов, посредством которых богословские и пастырские изменения были приняты и усвоены в приходах, а также в сердцах и умах верующих, все еще должно начинаться с осмысления того, как возникли эти «новые» убеждения. Разумеется, описание эволюции веры никогда не бывает простым. Обсуждение теологии Реформации (или, точнее, теологий) за последние несколько десятилетий стало все больше связываться с верой и практикой поздней средневековой Церкви: ведь история Реформации началась не в 1517 г., а двумя веками ранее[36]. Растущий интерес к идеям, которые заложили фундамент для распада христианского