Хеннинг Клоппер посмотрел на своих друзей с удивлением:
— Вы не понимаете? В самом деле не понимаете?
Удивление его было неподдельным, без следа наигранности. Случайно наткнувшись дома у родителей в каком-то журнале на рассказ о смерти сержанта Страттона, он сразу почувствовал, что она чем-то его задела. Что-то в судьбе сержанта показалось ему очень близким. Сперва эта мысль смутила его, потому что шла вразрез с его убеждениями. Ну что у него может быть общего с сержантом английской армии, который явно в припадке безумия приставил к виску пистолет и нажал на курок?
Но в сущности, внимание его привлекла вовсе не судьба Страттона, а заключительные строки заметки. Рядовой, который был очевидцем этого инцидента, спустя много лет рассказал, что в свой последний день сержант Страттон все время бормотал себе под нос несколько слов, снова и снова, как заклинание. Лучше мне пустить себе пулю в лоб, чем попасть живым в лапы воинов коза.
Именно так Хеннинг Клоппер воспринимал собственное положение — положение бура в Южной Африке, где господствовали англичане. Он как бы внезапно осознал, что стоит перед тем же выбором, что и сержант Страттон.
Покорность, подумал он тогда. Нет ничего хуже, чем жить в обстоятельствах, над которыми ты сам не властен. Всех моих собратьев, весь мой народ принуждают жить по английским законам, под английским губернатором, среди английского презрения. Нашей культуре повсюду грозят опасности и клевета. Англичане не оставят попыток сломить нас. Самое страшное в покорности, что она может стать привычкой, смирением, которое цепенящей отравой растекается в крови, а ты сам даже не замечаешь этого. И вот тогда покорность уже необратима. Последние очаги сопротивления подавлены, сознание замутилось и мало-помалу гаснет.
До сих пор он ни разу еще не делился своими мыслями с Гансом дю Плейсом и Вернером ван дер Мерве. Но замечал, что, когда речь заходила о совершенных англичанами несправедливостях, в их репликах все чаще сквозили горечь и ирония. Но той, казалось бы, вполне естественной ярости, что когда-то заставила его отца воевать с англичанами, не было и следа.
Это пугало его. Кто окажет сопротивление англичанам, если не его собственное поколение? Кто защитит права буров, если не он, не Ганс дю Плейс и не Вернер ван дер Мерве?
История сержанта Страттона прояснила ему то, что он в глубине души давным-давно знал. Но теперь он чувствовал, что прятаться от этого больше нельзя.
Я предпочту покончить самоубийством, но не покорюсь. А поскольку я хочу жить, необходимо уничтожить причины покорности.
Вот так проста и так трудна, но притом однозначна была альтернатива.
Хеннинг Клоппер и сам недоумевал, почему выбрал именно этот день, чтобы рассказать друзьям о сержанте Страттоне. Просто вдруг почувствовал, что больше не в силах ждать, и все. Час пробил, теперь не время праздно рассиживаться по вечерам в уютной кофейне, мечтая о будущем и строя планы насчет дней рождения. Есть кое-что поважнее, без чего вообще нет и не может быть будущего. Англичане, если им не нравится в Южной Африке, могут вернуться в метрополию или отправиться на другие рубежи беспредельной Британской империи. Но у Хеннинга Клоппера и других буров нет ничего, кроме Южной Африки. Спасаясь от религиозных гонений, они без малого два с половиной столетия назад сожгли за собой все мосты и обосновались в Южной Африке, где обрели свой потерянный рай. Перенесенные лишения внушили им мысль о том, что они — народ избранный. Именно здесь, на южной оконечности Африканского континента, их ожидало будущее. Будущее — или же покорность, а значит, медленная, но неотвратимая гибель. Третьего не дано.
Старик официант подковылял с кофейным подносом. Неловкими руками собрал грязную посуду, расставил на столе чистые чашки и кофейник. Хеннинг Клоппер закурил сигарету и посмотрел на друзей.
— Вы не понимаете? — повторил он. — Не понимаете, что перед нами тот же выбор, что и перед сержантом Страттоном?
Вернер ван дер Мерве снял очки, протер стекла носовым платком:
— Хочу видеть тебя отчетливо, Хеннинг. Хочу убедиться, что напротив меня сидишь именно ты.
Хеннинг Клоппер вдруг разозлился. Ну почему они не понимают, что он хотел им сказать? Неужели и вправду он один так думает?
— Вы в самом деле не видите, что творится вокруг? — сказал он. — Если мы не готовы защитить свое право быть бурами, то кто это сделает? Выходит, пусть весь наш народ будет растоптан и вконец ослаблен, так что ему только и останется последовать примеру Джорджа Страттона!
Вернер ван дер Мерве медленно покачал головой, и Хеннингу Клопперу послышались в его голосе виноватые нотки, когда он сказал:
— Мы проиграли большую войну. Нас слишком мало, и мы позволили, чтобы в стране, которая когда-то была нашей, стало слишком много англичан. Волей-неволей нам придется каким-то образом ладить с англичанами. Ничего не поделаешь. Нас слишком мало, и мы останемся в меньшинстве. Даже если наши женщины только и будут рожать детей.
— Дело не в том, чтобы нас стало много! — воскликнул Хеннинг Клоппер. — Дело в вере. В ответственности.
— Не только, — сказал Вернер ван дер Мерве. — Теперь я понимаю, почему ты рассказал эту историю. Думаю, ты прав. Хотя мне лично незачем напоминать, кто я такой. Но ты мечтатель, Хеннинг Клоппер. Реальность надо видеть такой, как она есть. А ее даже твои мертвые сержанты не изменят.
Ганс дю Плейс, попыхивая сигаркой, внимательно прислушивался к разговору. Теперь он положил ее в пепельницу и взглянул на Хеннинга Клоппера.
— Ты что-то задумал, — сказал он. — Как же, по-твоему, мы должны поступить? Как коммунисты в России? Вооружиться и уйти партизанить в Драконовы горы? Вдобавок ты забываешь, что в этой стране не одних только англичан слишком много. Главная угроза нашему образу жизни — чернокожие туземцы.
— Эти никогда не будут иметь веса, — отозвался Хеннинг Клоппер. — Они настолько ниже нас, что всегда будут делать то, что мы прикажем, и думать так, как хочется нам. Будущее — это борьба за влияние между нами и англичанами. И все.
Ганс дю Плейс допил свой кофе и окликнул старика официанта, который в ожидании неподвижно стоял возле кухонной двери. В кофейне было малолюдно — они трое да несколько пожилых мужчин, погруженных в шахматную партию.
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Ганс дю Плейс. — Ты что-то задумал?
— У Хеннинга всегда отличные идеи, — вставил Вернер ван дер Мерве. — Наверняка замыслил либо улучшить планирование на сортировочных станциях Южноафриканской железнодорожной компании, либо приударить за красивыми женщинами.
— Может быть, — улыбнулся Хеннинг Клоппер. Похоже, друзья начинают прислушиваться. И хотя мысли его еще не обрели