Чтобы не прогореть, настоящие букмекеры высчитывают процент и определяют баланс. Ну, к примеру, кто-нибудь ставит пять долларов, а из них пятьдесят центов идут букмекеру, поэтому ему все равно, кто выиграет. Лишь бы процент сходился и неудачных ставок хватало на выплаты победителям. Я не всегда так работаю. В Уоллингфорде вечно ставят на всякую ерунду, иногда совершенно невозможную ерунду: денег-то куры не клюют. Так что временами высчитываю баланс по всем правилам, как в конторе, а иногда ничего не высчитываю и просто надеюсь прикарманить денежки. Пожалуй, тоже в своем роде азартные игры. Ну да, так и есть.
— И не забудь, только наличные. Никаких кредиток или часов.
Сэм закатывает глаза.
— Они что, думают — у тебя тут кассовый аппарат?
— Да нет. Обычно просят взять карточку и купить что-нибудь в счет долга. Не бери. Получится, ты ее украл. А им того и надо — родителям мозги запудрить.
Сэм медлит, но в конце концов соглашается.
— Ну и лады. На столе новый конверт. Не забудь все записать.
Я к нему излишне цепляюсь, но нельзя же прямо сказать, что мне позарез нужны деньги. В Уоллингфорде беднякам не место. Я тут единственный одиннадцатиклассник без машины, например.
Забираю блокнот, лезу обратно на стул, чтоб приклеить его на место, и тут раздается громкий стук, от которого я чуть не падаю. Дверь распахивается, и входит мистер Валерио, наш комендант. Таращится так, словно я в петлю забираюсь у него на глазах. Спрыгиваю.
— Я тут как раз…
— Спасибо, что сумку достал, — приходит на помощь Сэм.
— Сэмюэль Ю, для завтрака поздновато, а вот занятия уже начались.
— Ставлю пять баксов — вы правы, — выпаливает сосед и по-идиотски мне ухмыляется.
При желании я мог бы легко обвести его вокруг пальца. Вот именно так — попросил бы о помощи, предложил долю и обобрал как липку. Мог бы, но не буду.
Нет, правда не буду.
Дверь захлопывается, и Валерио поворачивается ко мне:
— Ваш брат сможет подъехать только завтра утром. Так что отправляйтесь пока на уроки. Мы еще не решили, где вам сегодня ночевать.
— Можете к кровати меня привязать.
Комендант не улыбается в ответ.
Мамочка рассказала мне про проклятия и мастеров и научила мошенничать еще в детстве. Она сама мастер, поэтому легко всего добивается, а мошенничает, чтобы это сошло ей с рук. Я не умею, как она, заставить любить или ненавидеть, или, как Филип, обратить силу удара против нападающего, или, как Баррон, забрать чью-то удачу. А вот обманывать могут все.
С проклятиями не сложилось, но зато обдурю хоть кого.
Простачка, которого наметил в жертву, нужно хорошо изучить (тоже мамина наука), знать его лучше, чем он сам себя знает. Только так и можно кого-нибудь нагреть, с магией или без.
Сначала втираешься в доверие. Очаровываешь. Жертва должна считать себя намного умнее. А потом предлагаешь ставку, а еще лучше, чтобы предложил твой партнер.
Но простачок сперва обязательно что-то получает. Мы это называем «приманка». Деньги уже есть, можно в любой момент развернуться и уйти, и он расслабляется.
Тогда ставки повышаются. Сильно повышаются. У мамы всегда выходит гладко — мастер эмоций заставит доверять кого угодно. Но и ей нужно тщательно следовать схеме, чтобы позже, по зрелом размышлении, ее не вычислили.
В конце срываешь куш и делаешь ноги.
Хороший мошенник должен быть умнее всех, не упустить ни одной мелочи, твердо верить, что все сойдет с рук. Только тогда он и вправду хороший мошенник.
Дурить людям голову при каждом удобном случае, конечно же, плохо. Увы, я не всегда могу сдержаться. Зато в отличие от мамочки хотя бы самому себе голову не дурю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Второпях натягиваю форму и бегу со всех ног на французский. Завтрак уже давно кончился. Бросаю учебники на парту, и тут как раз включается телевизор. Сквозь помехи Сэди Флорес, ведущая школьного канала, рассказывает, что клуб латинского языка продает печенье (копят деньги на постройку грота в парке), а регбисты соберутся сегодня в спортзале. С трудом высиживаю уроки, но на истории не выдерживаю и засыпаю. Пробуждение наступает внезапно. Весь рукав в слюне, а Льюис ехидно интересуется:
— Мистер Шарп, когда именно запрет вступил в силу?
— В тысяча девятьсот двадцать девятом. Через девять лет после принятия сухого закона. Как раз перед финансовым обвалом, — мямлю спросонья.
— Очень хорошо. — Но моему ответу он явно не рад. — Сухой закон потом отменили, а запрет нет. Почему?
Вытираю рот. Голова раскалывается пуще прежнего.
— Потому что на черном рынке мастера все еще предлагают свои услуги?
В классе раздаются смешки, но Льюис по-прежнему серьезен. Показывает на исписанную мелом доску. Что-то там про экономические стимулы и торговое соглашение с Евросоюзом.
— Вы, мистер Шарп, во сне чем только не занимаетесь, но на моих уроках лучше бодрствовать.
Его шутке смеются громче. Чтобы не заснуть до звонка, приходится время от времени тыкать себя ручкой.
Возвращаюсь в общежитие и падаю в кровать. Просыпаю урок самостоятельной работы, тренировку по легкой атлетике, встречу дискуссионного клуба. Нормальный ритм жизни сдвигается. Просыпаюсь только к ужину. Как бы вернуться обратно в привычный режим?
Именно так и представлял себе Уоллингфорд, когда читал брошюру. Братец Баррон ее притащил. Газоны не такие зеленые, конечно, и кампус поменьше, зато библиотека впечатляющая и на ужин все являются в костюмах. В эту частную школу попадают по двум причинам: либо хотят поступить в престижный университет, либо из бесплатной средней школы выгнали, и родителям пришлось раскошелиться, чтобы чадо не загремело в заведение для трудных подростков.
Не так круто, как школа Чоут, к примеру, или там академия Дирфилд, но меня взяли, даже несмотря на связь с семьей Захаровых. Баррон сказал: в школе у меня будет нормальная упорядоченная жизнь, без нашего сумасшедшего дома. И я очень старался. Здесь никого не раздражает, что я не мастер, наоборот, хоть где-то отсутствие способностей пригодилось. И все равно лезу в неприятности, что за напасть! Ставки принимаю, когда нужны деньги, мухлюю.
Столовая обшита деревом, а потолки сводчатые, поэтому всегда получается эхо. Стены увешаны портретами директоров, ну и основатель школы, конечно, тоже висит, скалится на меня из своей позолоченной рамы. Полковник Уоллингфорд погиб от проклятия как раз за год до принятия запрета.
Шагаю по истертым мраморным плитам на кухню. Голоса сливаются в смазанный, неясный шум, от которого звенит в ушах. Хмурюсь. В перчатках потеют руки.
Как обычно, ищу взглядом Одри. Ее нет, а от привычки необходимо избавляться. На бывшую девушку нельзя обращать внимание. Причем ровно настолько, чтобы казаться безразличным, тут главное — не перегнуть палку. Переусердствуешь — она тут же все поймет.
Тем более сегодня, когда я в полном разброде.
— Поздновато ты, ужин закончился. — Повариха на меня и не смотрит, вытирает стойку. Лет ей