обшарпанного дома, в котором жил Рульфо, огнем пылало, силясь воссоздать его темное прошлое. Откуда взялся этот молодой человек, который ни с кем не разговаривает и от которого постоянно разит алкоголем? Им было известно его имя («Саломон, Матерь Божия, вот бедняга!»), а еще то, что он устраивал вызывающие серьезное беспокойство попойки, что время от времени приводил проституток, что за свою маленькую квартирку на четвертом этаже, левая дверь, он расплатился наличными почти два года назад и что живет он один. Несмотря на все это, они предпочитали иметь в качестве соседа его, а не иммигрантов, заполонивших остальные квартиры в их многоэтажном доме на улице Ломонтано – узкой несуразной улочке вблизи Святой Марии Скорбящей, в самом центре Мадрида. Наиболее мрачно настроенные из них предсказывали тем не менее, что «бородач» рано или поздно нагонит на них страху. И добавляли, склоняясь к уху товарки: «Он похож на преступника». – «А вот я уверена, что он хороший человек», – выступала в защиту парня консьержка, ни в коей мере не оспаривая общей оценки его внешнего вида.

Рульфо вышел из ванной и остановился в столовой, решив прикончить остатки браги, доисторического подарка на день рождения от сестры Луизы. И напомнил сам себе, что нужно не забыть купить завтра виски. Собственно, позволить себе такую покупку он не мог, но после стихов и сигарет виски входило в перечень вещей, в которых он более всего нуждался. Потом он отправился в спальню, разделся и улегся в кровать.

И этой ночью он тоже был один. Нельзя сказать, что одиночество его никогда не тяготило, но теперь, ко всему прочему, ему угрожали кошмары. Он понятия не имел, что они могли означать, к тому же механическое повторение сна вконец его доконало. Он был уверен, что это не более чем некая химера, фантазия, вынырнувшая из трясины его подсознания, но сон возвращался неотвратимо, ночь за ночью, вот уже две недели подряд. Связан ли он с чем-нибудь? «Он ни с чем не связан, доктор. Или со всем сразу. Зависит от того, как на это посмотреть».

Жизнь, которую он вел, сама по себе предполагала дурные сны, но самое серьезное, решающее произошло около двух лет назад. Абсурдным было бы считать, что именно сейчас он начинает платить по счетам той далекой трагедии. Сегодня в клинике он вдруг почувствовал искушение (неизвестно отчего) в первый раз в жизни довериться кому-нибудь и излить душу этому доктору. Но конечно же, он этого не сделал. Даже не решился рассказать ему сон. Подумал, что таким образом избежит не только ненужных вопросов, но и, кто знает, очень может быть, что и бесплатного направления в дурдом. Он знал, что не сошел с ума. Единственное, что ему было нужно, так это перестать видеть сны. Он предпочитал верить в таблетки.

Рульфо включил ночник на тумбочке, встал и решил почитать что-нибудь возвышенное, пока дремота не накроет его, подобно ласковой теплой волне. Принялся изучать книжные полки в спальне. Полки были забиты и в столовой, и в спальне. Стопки книг громоздились и возле ноутбука, и даже в кухне. Читал он везде и всегда, но только поэзию. Старушки с улицы Ломонтано никогда и не заподозрили бы, что в этом человеке живет такая страсть, но, что верно, то верно, страсть эта была родом из самой ранней юности Рульфо, а с годами только усилилась. Он изучал филологию и в свои хорошие времена (и когда они только были?) читал в университете курс по истории поэзии. Теперь же, погрузившись в одиночество, когда отец его умер, мать была обречена на вечное прозябание в доме престарелых, а три сестры оказались рассеяны по миру, поэзия продолжала служить единственным спасательным кругом. Он слепо цеплялся за нее, не обращая внимания ни на имя автора, ни даже на язык. Ему не требовалось понимать ее: он всего лишь наслаждался ритмом стихов и звучанием слов, даже если они были чужими.

«Георгики». Вергилий. Двуязычное издание. Да, книга была здесь. Он извлек ее из стопки, громоздившейся возле ноутбука, вернулся в постель, наудачу открыл томик латинских слов. Сонливости он все еще не ощущал и подозревал, что нервозность не позволит ему с легкостью соскользнуть в сон, несмотря на помощь фармации. Но он очень хотел, чтобы врач ошибся, чтобы пилюли не дали повториться абсурдному кошмару.

И продолжал читать. Шум машин за окнами стих.

Глаза его уже закрывались, когда послышался звук.

Что-то негромкое. Звук доносился из ванной. В общем, ничего странного: в этой жалкой квартирке паузы между мелкими происшествиями, когда что-нибудь – например, консоль или полка – отрывается и падает, не затягивались надолго. Он вздохнул, оставил книгу на кровати, поднялся и отправился в ванную. Дверь была открыта, внутри темнота. Он зашел и включил свет. И не обнаружил ничего, что оказалось бы не на месте. Раковина, зеркало, мыльница с куском мыла, унитаз, картинка с танцующими под звон бубенцов арлекинами, металлическая полка – все было как всегда.

Кроме шторки на ванне.

Она была невзрачной, из самых дешевых, но яркой – с броским узором из красных цветов. Шторка все та же. Однако ему помнилось, что, когда он видел ее в последний раз, она была отодвинута. А теперь – задернута.

Это его встревожило. Он подумал, что, быть может, его подводит память. Ведь вполне возможно, что, выходя из ванной, он задернул ее, хотя и не представлял, зачем это ему могло бы понадобиться. В любом случае оставалась надежда, что шум был вызван чем-то, что упало в ванну уже после того, как он тронул шторку, например гель для душа. Он уже протянул руку, чтобы отодвинуть шторку и проверить свою версию. Но вдруг остановился.

Какой-то необъяснимый, почти несуществующий, почти виртуальный страх сковал его внутренности и низеньким частоколом поднял волоски на его коже. Он понял, что занервничал, причем безо всякого реального повода.

«Абсурд какой-то! Ведь сейчас я не во сне, я не сплю, это мой дом, и за этой шторкой нет абсолютно ничего, кроме ванны».

Он снова поднял руку, зная, что все будет как всегда, что он, может статься, и найдет там некий упавший предмет вроде геля для душа, а потом, убедившись, что все в порядке, вернется в спальню. Тут уже начнет действовать снотворное, он проспит спокойно всю ночь до рассвета и отдохнет. И Рульфо хладнокровно отодвинул шторку.

Там ничего не было.

Флакон с гелем для душа спокойно стоял на своем месте на полочке рядом с шампунем. Обе бутылки находились там вот уже несколько месяцев: Рульфо, правду сказать, не злоупотреблял тем, что имело отношение