Я замечаю момент, когда он решает, что его жизнь намного ценнее, чем его гордость, и Грант опускает взгляд, как покорный раб. У моего отца раздуваются ноздри, пока он вдыхает аромат капитуляции мужчины напротив, а мой желудок ухает вниз от разочарования.
— Я так и думал, — мой отец смеется, когда поворачивается спиной к Гранту и беспрепятственно двигается к своему месту в центре стаи, бросая через плечо:
— Присоединяйся, Фей. Коул скоро будет здесь.
Я делаю ошибку, кинув взгляд на Гранта, прежде чем он уходит. Его глаза встречаются с моими, и угроза того, что он сделает со мной, если когда-нибудь получит шанс, написана у него на лице.
Даже после унизительной выволочки, полученной от мужчины, который может забрать его жизнь, не моргнув, эта гнусная змея всё ещё смотрит на меня.
Это делает его глупым.
И эта его глупость делает его даже ещё более опасным, чем я первоначально предполагала.
Идиоты рискуют.
Идиоты игнорируют угрозы.
Идиоты крадут и крадут, пока их не поймают.
Я отказываюсь быть пойманной этим придурком, и я отказываюсь позволить ему видеть во мне слабую добычу. Так что я выпрямляю спину, поворачиваю голову вперед и игнорирую жидкий страх, растекающийся по моей спине.
Сегодня вечером мужчина, который создал меня, отдаст меня животному, которое будет использовать меня так, как посчитает нужным. Я — не больше, чем поощрительный бонус за «хорошо проделанную работу». Большие корпорации вознаграждают своих топ-менеджеров деньгами, отпусками, продвижениями по службе и привилегиями.
Мой отец вознаграждает своих наиболее успешных убийц всеми теми же вещами и даже большим.
Он получит меня.
Его единственную дочь.
Сегодня вечером Коул Хантер будет брать меня, как свою законную преданную жену.
Сегодня вечером мой отец наконец-то получит сына, о котором мечтал всю свою жизнь.
Сегодня я перестану быть собой.
Я буду собственностью.
Я потеряю имя Фей Крэйвен и стану Хантер.
Более подходящее имя для добычи.
2
Я скрываю свою истинную сущность за безразличием.
Моё тело может быть покорно воле моего отца, но мой разум отстранен.
Искусство отступления стало моей единственной передышкой в течение последних десяти лет — навык, который я освоила, наблюдая за моей мамой. Это также была её единственная форма спасения. До того дня, как ей удалось убежать навсегда. День, когда она бросила меня заботиться о себе самой, оставила одиннадцатилетнюю девочку в яме гадюк. Только эти гадюки калечили, разрывали, грабили и насиловали вплоть до финального смертельного удара, и они это делали с улыбкой на лице.
Она оставила меня в суровых и неумолимых руках Алека Крэйвена ― короля «Багряного креста», миллиардера, предполагаемого филантропа, фактически хладнокровного убийцы, работорговца и моего дорогого отца.
Я любила её, потому что она была единственным лучом света в моём черном мире.
Я любила её, потому что она пыталась уберечь меня.
Я ненавижу её, потому что она умерла, пытаясь.
День её смерти стал днем, когда у меня впервые открылись глаза на зло, окружавшее меня. Это был день, когда проявилась моя гетерохромия, вызванная тупой травмой головы и глазниц (Прим.: гетерохромия ― различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза). Теперь у меня не только один зеленый глаз, а другой голубой, но я также вижу вещи, которые никто никогда не должен видеть.
Я вижу Вас.
Я вижу ваши грехи.
Я вижу саму суть вашей души.
Это красиво и ужасающе.
Это болезненно, но все же успокаивает.
Это что-то, что я не могу отключить, и это не то, что я когда-либо покажу другой живой душе.
— Я не хочу идти, мама, ты пугаешь меня.
Моим босым ногам холодно на ледяной земле, и маленькие камешки гравия, которыми усыпана наша широкая подъездная дорожка, врезаются в мои ступни, пока моя мама тянет меня к автомобилю.
— Тише, малышка. Нам надо сейчас уехать. Быстро залезай и пристегнись, — моя мать одета не лучше, чем я. Ее атласный пеньюар едва прикрывает её тело, а красный маникюр на ногах выглядят резким на фоне её бледной кожи.
— Но мне нужен Блю. Я не могу никуда уехать без него. Позволь мне пойти и принести его, пожалуйста, мама.
Я рыдала, не понимая, почему меня разбудили среди ночи и вытащили из моей кровати. Я была настолько дезориентирована, что оставила на своей кровати своего медведя, моего лучшего друга, который повсюду был со мной.
Ее рука сжимает мою, и она выдает со свистом воздух.
— Нет! Блю должен остаться. Садись в машину, Фей. У нас нет времени на твои слёзы.
Мама никогда прежде не повышала на меня голос. Этим она напугала меня ещё больше, чем когда вытащила из моей теплой кроватки.
— Мама… — слезы тихо сбегают вниз по моим щекам, пока я забираюсь на заднее сиденье, а мои голые ноги обжигает холод кожи обивки салона машины. — Я боюсь. Куда мы едем? Отец знает, что мы уезжаем?
Её голова нервно поворачивается назад к дому, и я молча наблюдаю, как она кивает затемненной фигуре в дверном проеме. Я предполагаю — мужчине, но в темноте я не могу быть уверена. Она наклоняется, чтобы быстро закрепить мой ремень, её руки так ужасно трясутся, что ей потребовалось несколько попыток, прежде чем она смогла попасть, куда нужно.
Я вижу, как её бледная кожа натягивается на ребрах, демонстрируя каждый контур её костей, и она делает резкий глубокий вдох, практически придавая себе силы, прежде чем отвечает.
— Нет, малыш. Отец не знает, — она выпрямляется и берет моё лицо в свои руки; её большие пальцы мягко вытирают слезы с моей замерзшей кожи.
— Отец никогда не узнает, — ее взгляд встречается с моим, и то, что я там вижу, останавливает мои слёзы.
Я один раз киваю и добавляю шепотом:
— Хорошо, мам.
Она оставляет единственный поцелуй на моём лбу и тихо, со щелчком закрывает дверь, подталкивая её бедром, чтобы гарантировать закрытие замка. Затем она спешит к водительской стороне и запрыгивает внутрь, заводя машину, не пристегнув ремень безопасности.
Она бросает ещё один быстрый взгляд через плечо, и в следующую секунду мы