привлекает. Их стараниями локальные споры перерастают в крупные конфликты. Европа, на ее взгляд, находится в экзистенциальном кризисе, она раздражительна и слаба, разновидности самолюбивого национализма взрастают на том же горячительном пойле. Неразбериха в ценностях, вызревает бацилла антисемитизма, популяция иммигрантов изнывает от скуки и злобы. Повсюду растет экономическое неравенство, сверхбогатые — отдельная раса господ. Ухищрения государств направлены на создание новых дивных видов оружия, глобальных корпораций — на уход от налогов, самодовольных банков — на миллионные рождественские премии своему начальству. Китай, слишком большой, чтобы нуждаться в друзьях и советах, цинично щупает берега соседей, насыпает острова из тропического песка, готовится к войне, считая ее неизбежной. Мусульманские страны страдают от религиозного пуританства, нездорового отношения к сексу, удушения всяческой новизны. Ближний Восток — это реактор-размножитель, чреватый новой мировой войной. Соединенные Штаты — удобный недруг, едва ли надежда человечества — повинны в пытках, бессильны перед своим священным текстом, созданным в век напудренных париков, неоспоримым, как Коран. Их нервное население, страдающее тучностью, испуганное, одолеваемо безотчетным гневом, презирает власть, с каждым новым пистолетом убивает сон. Африка еще не научилась партийному демократическому трюку — мирной передаче власти. Тысячи ее детей еженедельно умирают от нехватки простых вещей — чистой воды, москитных сеток, дешевых лекарств. Всех жителей Земли уравнивают и объединяют надоевшие печальные факты: изменение климата, исчезновение лесов, животных и полярных льдов. Высокодоходная ядовитая агротехника уничтожает биологическую красоту. Океаны превращаются в слабую кислоту. От горизонта быстро надвигается мочевое цунами — умножение стариков, раковых больных и слабоумных, нуждающихся в уходе. А вскоре — демографический перелом, катастрофическая убыль населения. Свобода слова больше не свобода, либеральная демократия уже не очевидный порт назначения, роботы отнимают рабочие места, свобода — в ближнем бою с безопасностью, социализм дискредитирован, капитализм растлен, разрушителен и дискредитирован, альтернатив не видно.

В заключение, сказала она, эти беды — дело наших рук, нашей двойственной природы. Смышленой и инфантильной. Мы построили слишком сложный и опасный мир, с ним уже не в силах управляться наш драчливый вид. При такой безнадежности большинство уповает на сверхъестественное. Это — сумерки второго Века Разума. Мы были изумительны, но теперь мы обречены. Двадцать минут. Чик.

С тревогой перебираю мою пуповину. Мои успокоительные четки. Подождите, подумал я. Поскольку оно у меня впереди, что не так с моим ранним детством? Я уже наслушался похожих речей и подсобрал контраргументов. Пессимизм легко дается и даже греет — знак отличия интеллектуалов во всем мире. Он освобождает мыслящие классы от необходимости решать. Нас пьянят мрачные мысли в пьесах, стихах, романах, фильмах. С какой стати верить этой картине, если человечество никогда еще не было таким богатым и здоровым и люди доживают до преклонных лет? Меньше, чем когда-либо, умирает в войнах и при родах, и столько знаний, столько истин, подаренных наукой, стало доступно всем нам. Отзывчивость, чуткое отношение к детям, животным, чужим религиям, к неизвестным, далеким иностранцам с каждым днем проявляются все заметнее. Сотни миллионов освобождены от жалкой нищеты. На Западе люди самого скромного достатка могут нежиться в кресле, слушая музыку, и мчаться по ровным шоссе вчетверо быстрее лошади, пущенной вскачь. Оспа, полиомиелит, холера, корь, высокая детская смертность, неграмотность, публичные казни, практика полицейских пыток — во многих странах всему этому не осталось места. А еще недавно эти бедствия были повсеместными. Солнечные панели, ветровые электростанции, атомная энергия и еще не изобретенные устройства освободят мир от вредных выбросов углекислого газа; трансгенные продукты избавят нас от губительного химического земледелия, а самых бедных — от голода. Общемировая миграция в города вернет громадные территории в первозданное состояние, снизит рождаемость, спасет женщин от власти невежественных деревенских патриархов. А что сказать о повседневных чудесах, благодаря которым простому рабочему позавидовал бы Цезарь Август — о безболезненной стоматологии, электрическом освещении, мгновенной связи с любимыми людьми, доступе к лучшей музыке, какая родилась на свет, к кухне разных народов? У нас невпроворот привилегий и удовольствий — и жалоб, а у кого еще нет, скоро будет так же. Что до русских, то же самое говорилось о католической Испании. Мы ожидали испанских полчищ на наших берегах. Но, как чаще всего и бывает, этого не произошло. Вопрос решили брандеры и кстати случившийся шторм, отогнавший их на север Шотландии. Нас всегда будет тревожить нынешнее положение вещей — таково уж нелегкое бремя сознания.

Один только гимн золотому миру, которым я скоро буду обладать. В своем заточении я стал знатоком коллективных снов. Кто знает, в чем истина? Я и для себя-то не очень могу подыскать подтверждения. На каждый тезис найдется в ответ другой, иногда прямо противоположный. Как и прочие люди, я приму тот, какой захочу, какой меня устраивает.

Но размышления меня отвлекли, я пропустил начало разговора, ради которого не спал. Увертюру, утреннюю серенаду. До звонка будильника оставались минуты. Клод что-то тихо произнес, мать ответила, он еще что-то сказал. Я прислушался. Спружинил матрас. Ночь была теплой. Должно быть, это Клод сел и снимает футболку, в которой спал. Он говорит, что днем хочет встретиться с братом. Брата он и раньше упоминал. Надо было слушать внимательнее. Но тема была скучная — деньги. Счета, налоги, долги.

Клод говорит:

— Вся его надежда — на этого поэта, подписал с ним контракт.

Поэта? Очень мало кто подписывает контракт с поэтом. Я только одного знаю. Его брат?

Мать говорит:

— А да, с этой женщиной. Забыла фамилию. Пишет о совах.

— О совах! Зажигательная тема — совы! Но вечером надо с ним встретиться.

Она медленно говорит:

— По-моему, не стоит. Не сейчас.

— Иначе опять придет сюда. Не хочу, чтобы он тебя беспокоил. Но.

Мать отвечает:

— И я не хочу. Но это надо сделать, как я советую. Медленно.

Молчание. Клод берет свой телефон с тумбочки и заранее отключает будильник.

Наконец он говорит:

— Я одолжу брату деньги — это будет хорошее прикрытие.

— Но не очень много. Вряд ли мы получим их назад.

Они смеются. Потом Клод и его посвисты удаляются в ванную, мать поворачивается на бок и засыпает, а я остаюсь в темноте наедине с возмутительным фактом и думаю о своей глупости.

4

Когда я слышу дружелюбный шум проезжающих машин, и легкий ветерок шуршит, как я догадываюсь, листьями конского каштана, и портативный приемник подо мной скрипуче потрескивает, и тусклое коралловое свечение, затянувшиеся тропические сумерки освещают мое внутреннее море с миллиардами плавающих частичек, — тогда я понимаю, что мать загорает на балконе перед отцовской библиотекой. Знаю еще, что кружевную чугунную ограду балкона с орнаментом из дубовых листьев и желудей скрепляют только исторические слои черной краски и к ней нельзя прислоняться. Эту полку