Визит в больницу – это сентиментальная прихоть. Она отвернулась от окна и решила пока не ложиться. Села с недовольным вздохом и взяла текст решения по родительской тяжбе о воспитании еврейских девочек из Стамфорд-Хилла. Она снова держала в руках последние страницы с выводами, но не находила сил взглянуть на свою прозу. Не в первый раз на нее нападала оторопь из-за нелепости и бессмысленности своего вмешательства. Родители выбирают школу для своих детей – невинное, важное, будничное, частное дело из-за смертельной комбинации взаимного ожесточения и непосильных трат преобразуется в чудовищный канцелярский труд, в папки с юридическими документами, такие многочисленные и такие тяжелые, что их привозят в суд на тележках, в многочасовые ученые препирательства, отложенные решения, предварительные слушания. И все это дело медленно поднимается внутри судебной иерархии, разбухая, словно кривобокий воздушный шар. Если родители не могут прийти к согласию, решение вынужден принять закон. Фиона рассмотрит дело с серьезностью и скрупулезностью физика-ядерщика. Рассмотрит то, что родилось из любви и закончилось ненавистью. Это дело следовало бы поручить социальному работнику, который за полчаса нашел бы разумный выход. Фиона вынесла решение в пользу Джудит, нервной рыжей женщины, которая, как сообщил секретарь, в каждом перерыве устремлялась по мраморным полам и через арки суда на Стрэнд, чтобы выкурить сигарету. Девочки будут по-прежнему учиться в выбранной матерью школе совместного обучения. Вплоть до восемнадцатилетия – после чего могут продолжить образование, если захотят. Фиона отдавала дань уважения общине харедим, сохраняющей вековые традиции и обычаи, и поясняла, что суд не касается конкретно вопросов веры, отмечая только, что она несомненно искренняя. Однако свидетели из общины, приглашенные отцом, отчасти подорвали его аргументацию. Один уважаемый член общины заявил, возможно, с излишней гордостью, что женщинам харедим надлежит посвятить себя созданию «надежного дома», и образования после шестнадцати лет для этого не требуется. Другой сказал, что даже мальчикам не принято давать профессию. Третий с несколько чрезмерной горячностью заявил, что мальчиков и девочек надо обучать раздельно, дабы они сохранили чистоту. Все это, написала Фиона, сильно расходится с доминирующей родительской практикой и общепринятым воззрением, что детей надо поощрять в их устремлениях. Такого взгляда и следует придерживаться рассудительному родителю. Она согласилась с мнением социального работника: если девочек вернут в закрытое общество их отца, они будут оторваны от матери. В противном случае это менее вероятно.
Но, самое главное, суд должен дать возможность детям по достижении ими совершеннолетия самим выбрать себе жизнь. Девочки могут предпочесть отцовский или материнский вариант религии, а могут искать удовлетворения в жизни как-то иначе. После восемнадцатилетия ни родители, ни суд решать за них не вправе. На прощание Фиона легонько дала по рукам родителю, заметив, что мистер Бернстайн прибег к услугам адвоката-женщины и воспользовался опытом назначенного судом социального работника – проницательной и неорганизованной дамы из CAFCASS. А также подразумевается, что он будет связан решением судьи-женщины. Ему следовало бы спросить себя, почему он отнимает у дочерей возможность получить профессию.
Конец. Завтра рано утром поправки будут внесены в окончательный текст решения. Она встала и потянулась, потом взяла стаканы из-под виски и понесла на кухню мыть. Теплая вода лилась на руки и успокаивала, и Фиона на минуту застыла в забытьи перед раковиной. Но прислушивалась – что там Джек? Урчание старого бачка сообщило бы ей, что он готовится ко сну. Она вернулась в гостиную, чтобы погасить свет, и ее почему-то опять потянуло к окну.
На площади, недалеко от лужи, которую обогнула кошка, муж вез чемодан на колесиках. На ремне через плечо висел портфель, с которым он ходил на работу. Он подошел к своей машине – к их машине, – открыл ее, положил багаж на заднее сиденье, сел и завел мотор. Зажглись фары, повернулись передние колеса, чтобы он мог выбраться с тесного парковочного места, и она услышала слабый звук радио. Поп-музыка. А ведь он терпеть не мог поп-музыку.
Видимо, чемодан он собрал загодя, еще до разговора. Или же в перерыве, когда ушел в спальню. Она не испытывала ни смятения, ни злости, ни печали – только усталость. Подумала, что надо быть практичной. Если лечь сейчас, удастся обойтись без снотворного. Она вернулась на кухню, внушая себе, что не идет искать записку на сосновом столе, где они всегда оставляли друг другу записки. Ее и не было. Она заперла входную дверь и выключила свет в передней. В спальне был порядок. Она отодвинула дверцу гардероба и женским взглядом определила, что взял он три пиджака – самый новый был кремовый, от Гривса и Хоукса. В ванной она удержалась от того, чтобы открыть его шкафчик и узнать, что взято из несессера. Знала уже достаточно. В постель легла с единственной трезвой мыслью: очень старался пройти по передней тихо, чтобы она не услышала, и дверь закрывал воровато, сантиметрик за сантиметриком.
Даже это не остановило ее погружения в сон. Но спасительным сон не был, потому что через час ее окружили обвинители. Или просящие помощи. Их лица сливались и разделялись. Маленький близнец Мэтью с раздутой безухой головой и вялым сердцем просто смотрел на нее. Сестры Рэчел и Нора звали ее печальными голосами, перечисляли упущения, то ли ее, то ли свои. Подходил Джек, прижимался наморщенным лбом к ее плечу и ноющим голосом объяснял, что ее долг – предоставить ему более широкий выбор будущего.
В шесть тридцать зазвонил будильник, она порывисто села и непонимающим взглядом уставилась на пустую сторону кровати. Потом пошла в ванную готовиться к рабочему дню в суде.
2
Она отправилась обычным маршрутом от Грейз-инн-сквер к суду, стараясь не думать. В одной руке она несла портфель, в другой – раскрытый зонт. Свет был уныло зеленый, городской воздух холодил щеки. Она вошла через главную арку и, не желая вступать в пустячный разговор, только кивнула дружелюбному швейцару Джону. Она надеялась, что неприятности не очень отразились на ней внешне. Чтобы отвлечься, она стала мысленно играть сочинение, которое знала на память. Сквозь шум