Член парламента поднял взгляд, в котором было больше печали, чем гнева.

— Это ошибка, — сказал он. — Ужасная ошибка.

— Я так понимаю, вы тут занимались предвыборной агитацией, сэр?

Женщина, не меняя позы, расхохоталась, так что красный свет лампы, казалось, до краев заполнил ее разинутый рот. У Грегора Джека был такой вид, будто он сейчас двинет ее кулаком. Но он решился лишь на пощечину, да и то промахнулся и попал ей по руке. Голова ее откинулась на подушку, и она еще пуще развеселилась, совсем как девчонка, — задрыгала в воздухе ногами и замолотила руками по матрасу. Прикрывавшая ее простыня сползла на пол. Джек поднялся и, переминаясь с ноги на ногу, принялся нервно почесывать палец.

— Господи Иисусе, — повторил Ребус. А потом: — Идемте, провожу вас вниз.

Не к Фермеру. Фермер начнет орать как резаный. К Лодердейлу. Ребус подошел к нему, изо всех сил изображая смирение.

— Сэр, у нас маленькая проблема.

— Ясно. Наверняка этот сукин сын Уотсон постарался. Всё славы ищет. Всё хочет быть в центре внимания. — Неужто Лодердейл ухмыльнулся? Тощий, с бескровным лицом, он напоминал Ребусу картину, которую он когда-то видел: каких-то кальвинистов или раскольников-пресвитерианцев… в общем, мрачных типов. Готовых сжечь любого, кто попадет к ним в руки. Ребус старался сохранять нейтралитет и в ответ на инсинуации Лодердейла отрицательно качал головой.

— Вряд ли, нет…

— Проклятые газетчики уже тут как тут, — прошипел Лодердейл. — Ловко подсуетились, да? Даже для наших друзей из прессы слишком уж быстро сработали. Не иначе старый хрен Уотсон их навел. Он сейчас сам к ним побежал. Я пытался его остановить.

Ребус подошел к окну и выглянул наружу. Там, у парадного входа, действительно собралось несколько репортеров. Уотсон, уже закончивший свою заготовленную речугу, теперь отвечал на вопросы, пятясь по ступенькам к двери.

— Боже мой, — сказал Ребус, восхищаясь собственной невозмутимостью. — Значит, плохи наши дела.

— Какие еще дела?

И Ребус ему рассказал. За что был вознагражден такой широкой улыбкой, какой ему еще не доводилось видеть на лице Лодердейла.

— Ну-ну, так кто же оказался плохим мальчиком? Но я пока не вижу проблемы.

Ребус пожал плечами:

— Дело в том, сэр, что никому от этого хорошо не будет.

К дому начали подъезжать фургоны. Два — чтобы отвезти в участок женщин, два — для мужчин. Мужчинам зададут несколько вопросов, узнают их имена и адреса, а потом отпустят. Женщины… ну, с женщинами дело совершенно другое. Им предъявят обвинение. Коллега Ребуса, Джилл Темплер, назвала бы это приметой фаллоцентричного общества. Или завернула бы еще что-нибудь в этом роде. Она здорово изменилась, когда увлеклась книгами по психологии…

— Чепуха, — сказал Лодердейл. — Ему некого винить, кроме себя самого. Что мы, по-твоему, должны делать? Вывести его через заднюю дверь, накинув одеяло на голову?

— Нет, сэр, но…

— Он получит ровно то же, что и все остальные, инспектор. Закон есть закон.

— Да, сэр, но…

— Какое еще «но»?

Какое «но»? Хороший вопрос. «Но». Почему Ребус испытывал беспокойство? Ответ был и прост и сложен одновременно. Речь шла о Грегоре Джеке. Будь это любой другой член парламента, Ребус и бровью бы не повел. Но Грегор Джек был… Грегор Джек!

— Фургоны прибыли, инспектор. Сажаем всех и увозим.

Рука Лодердейла на его плече была тверда и холодна.

— Есть, сэр, — сказал Ребус.

И снова они вышли в холодную темную ночь, в которой светились оранжевые шары натриевых фонарей, яркие круги автомобильных фар, приглушенные пятна открытых дверей и полузашторенных окон. Соседи проснулись. Кое-кто вышел на крыльцо, набросив на себя халат или первое, что подвернулось под руку.

Полиция, соседи и, конечно, газетчики. Мелькание вспышек. Господи, ну разумеется, тут были и фотографы. Ладно хоть телевизионщиков нет. Хотя это странно: значит, Уотсон не сумел уговорить телекомпании принять участие в его маленькой вечеринке.

— В фургон их, живо! — скомандовал Брайан Холмс. В самом ли деле в его голосе появилась новая твердость, новая властность? Удивительно, что` повышение по службе делает с молодежью. Но, ей-богу, как же они спешат! Не столько из-за приказа Холмса, сколько опасаясь фотокамер. Одна или две женщины остановились попозировать в духе таблоидных гламурных картинок, но коллеги из женского полицейского отряда быстро убедили их, что время и место они выбрали неподходящие.

Однако репортеры почему-то не рвались в бой. Любопытно — почему, подумал Ребус. И вообще, зачем они тут собрались? Это что — такая крутая история? Уотсону нужна огласка? Один из репортеров схватил фотографа за руку, словно остерегал его: мол, не делай слишком много фотографий. И вдруг все засуетились, закричали. Вспышки замигали с частотой разрыва зенитных снарядов: по ступенькам выводили Грегора Джека. Он ступил на узкий тротуар и исчез в фургоне.

— Черт, это же Грегор Джек!

— Мистер Джек! Одно слово!

— Не могли бы вы прокомментировать…

— Что вы делали в…

— Можете прокомментировать…

Двери уже закрывались. Констебль хлопнул ладонью по фургону, и машина медленно тронулась с места, а репортеры потрусили за ней. Что ж, Ребус вынужден был признать: Джек высоко держал голову. Нет, это не совсем точно. Джек, скорее, склонил голову ровно настолько, чтобы дать всем понять: это раскаяние, а не стыд, смирение, а не смятение.

— Он семь дней представлял меня в парламенте, — сказал Холмс, стоявший рядом с Ребусом. — Семь дней.

— Видимо, ты плохо на него повлиял, Брайан.

— Неприятно все-таки, разве нет?

Ребус уклончиво пожал плечами. В этот момент вышла женщина, которую застали в спальне с Джеком, теперь она была в футболке и джинсах. Увидев репортеров, женщина неожиданно задрала футболку, обнажив голую грудь.

— Нате, смотрите!

Но репортеры в это время сравнивали записи, фотографы вставляли новые пленки. Они уже собирались нестись к участку, чтобы перехватить Грегора Джека там, у входа. На нее никто не обратил внимания, и она наконец опустила футболку и забралась в фургон.

— Он не очень-то разборчив, а? — сказал Холмс.

— Да как знать, Брайан, — заметил Ребус, — может, и разборчив.

Уотсон потирал вспотевший лоб. Для одной руки задача была серьезная, поскольку лоб у Уотсона простирался чуть не до самой макушки.

— Операция закончена, — сказал он. — Хорошо поработали.

— Спасибо, сэр! — бойко среагировал Холмс.

— И что — никаких проблем?

— Никаких, сэр, — небрежно ответил Ребус. — Если не считать Грегора Джека.

Уотсон кивнул, потом нахмурился.

— Кого? — спросил он.

— Брайан вам расскажет, сэр, — ответил Ребус, похлопав по спине Холмса. — Брайан любит поговорить о политике.

Уотсон, все еще не понимая, радоваться ему или паниковать, повернулся к Холмсу.

— О политике? — спросил он. Он улыбался: прошу, будь со мной поласковей.[4]

Холмс проводил взглядом Ребуса, который исчез в доме. Паразит — он и есть паразит. Чем-нибудь, да поразит.