Но не озеро привлекло внимание Сергея, а то, что находилось на западе. Там вздымались к небу несколько серых облаков, точно таких, какие он видел более часа назад на севере. Иркутск! Это над Иркутском (или вблизи него) вознеслись столбы радиоактивного пепла и дыма. Можно было различить четыре «протуберанца», уже далеко отнесённых ветрами от эпицентров – за ними тянулись шлейфы чёрного дыма.
На северо-западе поднялось к небу больше «протуберанцев», но сосчитать их было сложно – они загораживали друг друга и сливались. Ближе всех был тот столб дыма, который Сергей увидел первым (ещё от речки), и он находился отдельно от остальных. Хотя вполне возможно, что расстояние как до него, так и до тех, что поднялись в окрестностях Иркутска, было примерно одинаковым, а до города отсюда было вёрст семьдесят. Но ближайшее облако сносило восточнее – так казалось. Теперь опасность могли представлять более далёкие облачные остатки взрывов: они находились западнее и их, похоже, сносило прямо в сторону Лазарева.
Зрелище потрясло Сергея: он сбросил поклажу и сел на землю. Минуту спустя достал бинокль и стал всматриваться в даль. Сначала он думал о том, что происходит в районах, опалённых ядерным пламенем, о своей квартире (вообще, уцелел ли дом, в котором она расположена?), однако постепенно мысли обратились к будущему. Как оно сложится? Где он будет жить? А вдруг его заберут в армию? Он сейчас выйдет к людям, а его заберут служить этой стране дураков, всю свою историю воюющей с цивилизованным миром. Служить Лазареву не хотелось – не любил муштру, тревоги, атаки, приказы… Он не был в армии (в своё время мать сделала для него нужную справку), но об армии начитался в Интернете и заочно ненавидел её порядки. В них нет свободы для человека. В них тупость и бесполезные жертвы.
Лазарев опустил бинокль. Оглянулся на Байкал, затем медленно обвёл взглядом горизонт от юго-запада до северо-востока. Озеро, низкие горы, тайга, голубое небо с редкими белыми облаками.
Какая красота! Вот он – прекрасный пейзаж. А на нём сумасшедшие политики – алчные, глупые, беспринципные – поставили радиоактивные кляксы. Не могла это сделать Америка, не могла сделать Европа – они не настолько глупы. Они стремятся к процветанию, а не к разрушению. Война для них просто не выгодна. По крайней мере, самоубийственная война. Запад может всё купить! Может подкупить своим высоким уровнем жизни, свободой мысли, свободой совести. Америке и Европе нет смысла начинать смертельно опасную схватку. Такую войну могли начать только кремлёвские вурдалаки. Только гэбистская карликовая особь с имперскими амбициями могла совершить это преступление против человечества, против своей страны, и так уже униженной и обворованной ею.
С общих проблем мысли скоро переместились в личную плоскость. Чувство абсолютного одиночества поглотило Лазарева. Словно из всего людского рода остался он один. Есть эта вершина, в окружении других, есть темнеющий вдали Байкал, есть синее небо и солнце – но нет больше человеческой цивилизации. Он вспомнил о своём детстве без отца, о матери, о родственниках по материнской линии, с которыми сознательно не поддерживал отношений, вспомнил о бывшей жене… об их первых месяцах после знакомства. Ему стало жалко всех, но и себя ему было жалко тоже. Глаза увлажнились, он шмыгнул носом. Лазарев забыл о цели своего перехода через хребет, об опасностях новых взрывов и надвигающихся радиоактивных облаках, о прохладном ветре, что легонько трепал его длинные русые волосы. Так Сергей просидел несколько минут, понемногу успокаиваясь, отрешаясь от ужасных и постыдных переживаний сегодняшнего утра.
Наконец он вытащил из нагрудного кармана айфон – тот по-прежнему был в «зависшем» состоянии. Тогда он достал фотоаппарат и начал делать снимки. Теперь объектом съёмок стала не осенняя тайга и прибайкальских горы, а последствия атомных ударов. Даже на таком большом расстоянии был виден чёрный дым, поднимавшийся вслед серо-бурым радиоактивным облакам. «Наверное, город горит», – подумал Лазарев и снова вспомнил о своём жилище. Между тем воздушные течения относили дымопылевые образования к устью Ангары, то есть в южном направлении. Сергей предположил, что ближе к вечеру эти искусственные смертоносные тучи закроют собою солнце.
Он обратил внимание, что в небе нет гражданских самолётов. Над этой местностью проходят их трассы и ещё утром был слышен звук авиационных моторов. «Может быть, аэродром разбомбили? – пришло на ум. – Да нет, аэродром ведь гражданский. Наверное, запретили полёты из-за военных действий».
Закончив фотографировать, положил камеру в сумку-футляр, перекинул её ремень через голову, чтобы она висела на груди, и взвалил на плечи рюкзак со спальником. Перед тем, как тронуться в путь, взглянул в сторону Иркутска: чуть повернул голову, бросая взгляд на надвигающееся радиоактивное облако с севера… и застыл.
Вдали – правее и севернее атомных дымин – устремились в высоту несколько искорок, а за ними тянулись белые нити: к низу они утолщались, теряли белизну и плотность, наконец растворялись в синей приземной дымке. Ракеты! Межконтинентальные баллистические ракеты. Реактивные снаряды противоракетной и противовоздушной обороны небольшие в сравнении со стратегическими монстрами, и поэтому они быстро разгоняются; сразу после старта резко меняют траекторию, дыма за ними почти нет. А эти ускорялись довольно медленно и набирали высоту почти перпендикулярно горизонту, за ними тянулся дымный шлейф. Может быть, в эти секунды запускались и противоракеты, но видно их не было. Без сомнения – это «тополя» или «ярсы».
Сергей сбросил рюкзак, тот пополз вниз по южному склону. Достал из сумки фотоаппарат и стал снимать. Снимал с наибольшим увеличением, раскрыв диафрагму объектива полностью и поставив короткую выдержку (чтобы уменьшить размытие изображения от тряски рук). Ракеты взлетали очень далеко, на пределе видимости. Лазарев мысленно прикинул, что место старта километрах в сорока, в районе посёлка Добролёт. Он даже слышал, что к северу от него находится то ли часть ПВО, то ли стартовая позиция22 МБР.
Сначала разглядел девять ракет: они ускорялись и едва заметно отклонялись к востоку, а белый след постепенно исчезал в небесной сини. Затем на некотором отдалении Сергей увидел ещё один залп из девяти ракет – западнее и, вероятно, чуть дальше. Количество пусков можно было сосчитать лишь по факелам сгорающего топлива, которые отсюда казались мельчайшими искорками, а дымные шлейфы ракет сливались: видимо, дивизион был развёрнут фронтом строго на восток. Ракеты поднялись высоко и уже почти исчезли, когда до Лазарева донёсся нарастающий звук, какой обычно бывает у военных самолётов. Спустя несколько секунд на западе показались две точки. Они пронеслись вёрстах в трёх в северо-восточном направлении. «Перехватчики? – мелькнула мысль. – А может быть, это „миги“ с „кинжалами“ под брюхом? Неужели мифические „кинжалы“ в самом деле существуют?» Не успели скрыться из виду эти самолёты, как в том же направлении и на таком же отдалении от Лазарева пролетела ещё одна пара реактивных машин.
Надо было уходить. Радиоактивные облака приближаются, да и, судя по всему, следовало ожидать новых ответных ударов от Штатов: Лазарев не сомневался, что те только отвечают и даже не пытался понять, почему между пусками ракет первой волны и американским ответом был такой короткий временной промежуток. Ближайшего радиоактивного облака Сергей теперь не сильно опасался: стало очевидно, что воздушные течения сносили его севернее. А вот облака позади и левее представляли опасность, они явно двигались сюда. Успокаивало одно – хватало времени, чтобы укрыться от них.
Сергей медлил. Тщеславие толкало на риск: он ожидал ответного американского удара по позициям укрывшихся в тайге «тополей» и был не прочь заснять атомные взрывы. На руку ему северо-западный сухой ветер и высота, на которой он находится. На юге (в стороне озера) видимость была значительно хуже из-за большого процента влажности в атмосфере. Выросшие в окрестностях Иркутска атомные исполины тоже были видны не очень хорошо – то ли из-за близости
