— Товарищи, этот вопрос не ставится на дискуссию. Мы просто информируем вас о возможности такого пути, но выбор траектории подлежит компетенции первого штурмана и капитана корабля. Вот теперь у меня все!— Варварин промокнул платком вспотевший лоб и уселся на свое место.
— Слово предоставляется капитану корабля Геннадию Петровичу Манаеву,— объявил Елагин.
Вместо капитана поднялся лысоватый, с округлой полной фигурой, помощник капитана Брагинский.
— Вы сделаете сообщение, Евгений Михайлович?— спросил Елагин.— Ну, пожалуйста.
— Нет, у меня не сообщение, у меня вопрос.
— Я слушаю, Евгений Михайлович.
— Какова гарантия, что не будет пульсации, выброса плазмы или еще какой-нибудь пакости... Я, знаете, насмотрелся за свою жизнь на такие вещи и у нашего Солнца, и у других тоже, а у этого, извините, площадь поверхности во много раз больше...
— Вопрос и ваше беспокойство, Евгений Михайлович, понятны. Что скажете, Рэм Лазаревич? — обратился Елагин к главному астрофизику.
Левин улыбнулся.
— Вероятность явлений, о которых вы говорили, Евгений Михайлович, во всех посчитанных нами моделях одна миллионная. Это вас устроит?
— Вполне, Рэм Лазаревич, вполне. Это даже больше, чем гарантия. Мы проходим оверсан и при одной тысячной, пока никто не мог пожаловаться на плохую погоду.
— Вот и отлично, Евгений Михайлович,— искренне обрадовался главный геофизик. Значит, оверсан?
— Что решим, Геннадий Петрович? — повернулся к капитану Брагинский.
— Раз астрофизика выдает такую визу, а все горят жаждой свидания с незнакомкой, давайте пойдем оверсан. Как ты думаешь, Вадим Аркадьевич?
Первый штурман пожал плечами, как бы говоря, что вопрос не вызывает сомнений и не нуждается в комментариях.
— По-моему, все ясно!
— Значит, решено.
Елагин объявил об окончании заседания, и возбужденная аудитория стала понемногу расходиться.
— Ты-то чему радуешься, Рэм,— подошел к главному астрофизику Никишин.— Теперь уйдем от звезды подальше.
— Поближе, Николай, хитро сощурился Левин.— Проходить-то будем в ста миллионах! Когда еще придется пощупать ее так близко всеми имеющимися на борту средствами.
— Соображаешь! — рассмеялся геолог.— Ну, пойдем в шахматишки сыграем, а то совсем заработался.
— Какое! Надо сейчас всю аппаратуру привести в боевую готовность.
— Что тебе Кужелева и Арбатова мало? Ну попроси Ладу Борисовну в помощь. Она все равно от скуки мается.
— Как же, мается. Панаева первая из зала упорхнула. Да и другие разбежались по своим отсекам в предвкушении работы. Так что ты уж извини, потом.
— Потом у меня не будет времени.
— Будет. На обратном пути наиграешься.
— Ну, как хочешь, была бы честь предложена. Пойду тогда и я свои гитары настрою, хотя, честно говоря, они у меня давно отлажены и переналажены.
— Беги, беги! В другой раз поговорим,— Левин помахал рукой и исчез за створками дверей.
Никишин неторопливо направился к своему отсеку, где хранилась специальная аппаратура для геологических исследований.
***
Эстелла Сандалова стояла в каюте перед зеркалом и поправляла непокорную прядку волос. Она то прикладывала ее к виску, то зачесывала наверх, но прядка оказалась с характером и упрямо свисала на лоб. Эстелла опустила руку с расческой и принялась рассматривать свое лицо. Лицо как лицо. Правда, довольно правильное и все же...
Эстелла хитрила сама с собой. Лицо ее было той удивительной красоты, которая не увядает даже с годами, и в двадцать семь трудно было признать в ней замужнюю женщину. Сандалова вздохнула и снова принялась за свою прическу. Почему получается так, что все могут показать свой характер, даже эта разнесчастная прядка? А вот у нее самой характера явно не хватает, иначе она никогда бы не поддалась на уговоры Якова. Конечно, было очень лестно получить назначение в управление астронавтики, но ведь ей, лучшей студентке физического института, была открыта дорога в любой энергетический центр, не говоря уже о станциях. Зря она не послушала друзей. Надо было, действительно, не торопиться с замужеством, а сначала поработать, найти себя. Нет, одна со всего курса поторопилась выскочить замуж. Ну и что хорошего? Нельзя даже, как каждой нормальной женщине, иметь ребенка. Яков тоже хорош! Мог бы предупредить, что их ожидает на корабле. Хороши правила!
Эстелла вздохнула. Нет, наверное, так нельзя. Она сама на себя, как сказала бы психолог Нина Штапова, накликает тоску. Машинально Сандалова накручивала прядку на палец. — Эстик!
Она обернулась: на пороге стоял ее муж, сменный электроник корабля Яков Самойлович Сандалов.
— Ты опять?
— Что, Эстик? Эстелла раздраженно опустила руку, забыв о накрученных на пальце волосах. Красивое ее лицо исказилось от боли.
— Что с тобой, Эстик?
Женщина от боли и досады затопала ногами.
— Перестань, сейчас же перестань!
Яков Самойлович замолчал, растерянно смотрел на жену, не зная, чем он мог вызвать ее гнев.
— Сколько раз тебя просила не называть меня этим именем! Ты опять за свое.
— Но Э... я же...
Сандалов смешался. Он и так терялся перед красотой своей жены, а тут еще последнее время у нее появилось непонятное раздражение. Попробовал поговорить, посоветоваться с Ниной Штаповой. Та выслушала его внимательно и только усмехнулась.
— А вы как думали? Она все-таки женщина. Знали, на что шли!
Однако Яков Самойлович, более искушенный в электронике, чем в женской психологии, ничего не понял и решил, раз психолог не находит в поведении жены ничего необычного, значит, надо терпеливо переносить ее вспышки.
— Но если мне хочется обратиться к тебе поласковей,— нашелся наконец Яков Самойлович.— Телла? Это не звучит! Эста! Как-то суховато. И потом, говорят, когда-то были такие древние племена.
— Ну уж лучше древние племена, чем этот твой Эстик!
— А если Теллик?
— Может быть, уж сразу телка, по крайней мере, будет соответствовать истине,— издеваясь над собой, заметила Эстелла.
— К чему такой сарказм, любимая? — грустно сказал Яков Самойлович.— Может быть, проще объяснить в двух словах, в чем я провинился? Ведь не уменьшительные имена — главная причина твоего раздражения?
Сандалова отошла от зеркала и уселась в кресло.
— Сама не знаю,— сказала она, когда раздражение окончательно схлынуло.
— Ну, давай попробуем разобраться вместе. О чем ты думала до моего прихода?
Эстелла слегка зарумянилась. Ей не хотелось возвращаться к обуревавшим ее сомнениям, но раз он спрашивает, она не вправе утаить их, иначе зачем им оставаться вместе?
— Я сожалела, что поддалась твоему влиянию и согласилась на этот полет. Вероятно, я слишком земная, мне многого здесь не хватает. И прежде всего, нормальной семейной жизни.
— Давай уточним, что соответствует твоим понятиям нормальной семейной жизни. Если я что-то делаю не так, попробуем исправить.
— Исправишь,— начала снова раздражаться Эстелла,— а ваши неумолимые правила поведения семейной пары на корабле? Для нормальной семейной жизни нужны дети. Это тебе понятно?
— Ты же знаешь, это невозможно,— Яков