Караульное помещение, приём-сдача караула, ещё раз проверка знания устава, снаряжение магазина боевыми патронами, поход в ночь за спиной разводящего — и вот он на посту. Один на один с ночью, морозом и тишиной. Тому, кто не бывал подолгу в замкнутых мужских коллективах, когда твоя жизнь каждую секунду на виду десятков глаз, не понять, какое счастье — просто побыть одному. Один на один со своими мыслями, с собой внутренним. Первое время он ещё насторожён, внимательно обходит совсем не маленький маршрут, проверяя одеревеневшие на морозе пластилиновые оттиски печатей, но вскоре становится очевидно, что сюда не доберётся не то что коварный диверсант, но вообще никто не доберётся. Вокруг полутораметровые сугробы, меж которых протоптана узкая тропка — его маршрут. Поверх шинели на нём огромный бело-жёлтый овчинный тулуп с роскошным воротником, очень тёплый, на ногах валенки, тоже белые и тёплые, поэтому мёрзнут только пальцы рук, но это сущая мелочь. Сразу понятно, что к выполнению боевой задачи Родина подходит серьёзно, и здесь уже никто не будет его морозить, гнобить и дрессировать по беспределу. Он — часовой, с боевым оружием и на посту, его права защищены законом и карабином, и в нём проснулось подзабытое уже чувство собственного достоинства. Вот в чём разница между караулом и нарядом на кухне. Он впервые за два месяца службы выполняет то, ради чего его призвали. В конце концов, служба в армии — почётная обязанность каждого гражданина СССР. А чистка картошки к таковой явно не относится…
Сутки в карауле прошли в приподнятом настроении, хотя, конечно, нелегко отстоять четыре смены по два часа, особенно с трёх до пяти ночи. Но удалось и поспать урывками в общей сложности часа три. В отдельной комнате без окон на деревянном помосте, чуть меньше метра высотой, на крашеных голых досках, не раздеваясь, вповалку спали караульные свободных смен. Кто-то приходил с поста и, как тюлень, лез в самую середину, где теплее, кого-то будили, светя фонариком и дёргая за ногу, и он, очумелый, выбирался — на остальных спящих это не производило никакого впечатления. Никто не просыпался, даже если лезли прямо по нему. Ты касаешься головой нагретых до тебя досок и проваливаешься в долгожданную темноту. Вокруг густая, вязкая, чёрная пустота без единого проблеска — и сознанию не за что зацепиться, поэтому нет ни снов, ни чувства времени. Ты уронил голову, и вот тебя уже дёргают за ногу…
* * *— Курсант Романов!
— Я!
Старшина роты, старший прапорщик Визитиу, с самого начала невзлюбивший Ромку, смотрел привычно недовольно, но с каким-то непонятным интересом: "Там тебя на КПП дожидаются. Даю сорок пять минут на свидание!" Сердце забилось, кровь прилила к голове, он еле сдержался, чтобы не спросить: кто? Старшина всё равно не ответит, иначе бы сразу сказал, а вопрос только даст повод для какой-нибудь грубости.
— Разрешите идти!
— Разрешаю…
Старшина был явно разочарован. Ромка отдал честь, чётко повернулся, сделал три строевых шага, чтобы опять-таки не дать повода себя потренировать на дорожку, и, только оказавшись за дверью казармы, рванул изо всех сил. Мысли путались в голове: кто, кто его ждёт на КПП? Мама? Исключено, она бы предупредила. Неожиданно нашедшийся отец? Практически исключено, он с огромной вероятностью там, где ему и положено быть, дом вора — тюрьма. Кто-то из многочисленных бывших подружек? Вряд ли, он порвал со всеми. Менты? На мгновение стало нехорошо, и Ромка почти с любовью посмотрел на проплывающие мимо серые двухэтажные казармы, бетонный забор с колючкой поверху и белые, отутюженные лопатами, выровненные по кантику прямоугольники снега. А остающиеся почти два года службы впервые показались отнюдь не бесконечными. Впрочем, его бы не так вызывали в этом случае — он же может сдёрнуть. Вроде отлегло. Может, Катя? Вспомнилось юное, безумно красивое, но перекошенное злобой лицо: "Такты хочешь всё отдать — квартиру, машину, деньги, жениться на мне, ни кола ни двора, и свалить в армию?! Это, по-твоему, сохранить честь?!" А в конце: "Ну и проваливай, деревня недоделанная!" Ромка с удивлением обнаружил, что впервые не испытывает никакого волнения при этом воспоминании. А казалось, что боль не пройдёт никогда. Да, генерал Мороз и старший сержант Осокин оказались лучшими врачами от душевных недугов. Он влетел на КПП.
Светка! Её лицо вспыхнуло. В первый момент показалось, что она хочет попятиться. Но вот, словно собравшись как перед прыжком в воду, она построжела лицом и сделала шаг ему навстречу. Он широко распахнул руки и с ходу обнял её, поднял, закружил! На глазах скабрёзно лыбящихся дневальных по КПП. Господи, какую нежность и благодарность он испытывал, обнимая худенькие плечи в каком-то подростковом пальто с жиденьким рыжим воротником, ощущая под грубой тканью, как напряглась, а потом расслабилась её спина. Они зашли в комнату для свиданий. Там никого не было.
— Господи, что у тебя с лицом?
— А что у меня с лицом?
— Ну, оно всё красное и какое-то шершавое, а уши вообще коричневые. Ты так осунулся!
— Пофиг! Забудь… Как ты здесь? Откуда у тебя адрес? Почему не написала, не предупредила? — Она опять напряглась. Отвела глаза, потом с усилием снова взглянула ему в лицо.
— Неважно. Ты рад меня видеть?
— Конечно! Безумно! Ладно, рассказывай! Как ты?
— Нормально. Учусь. Осенью меня избрали депутатом райсовета, — она говорила с трудом, словно думала о чём-то другом.
— Ты — депутат! Ушам не верю! А здесь как оказалась? Ты что, специально приехала?
— Нет. Я приехала на конференцию комсомольского актива в Москву.
— Ничё себе!
— Рома, почему ты мне не писал?
Он осёкся. Продолжал смотреть ей в лицо и понимал, что не может сказать правду. Пауза затягивалась. Он это чувствовал, но ничего подходящего в голову не приходило.
— Мне ждать тебя? — она взяла инициативу в свои руки. У неё не дрожал голос, и глаза были сухие. Только лицо как-то заострилось, и кожа на скулах натянулась.
Он сразу всё понял и подумал, что именно такого вопроса, а лучше утверждения ждал от Кати. Но, преодолевая себя, улыбнулся и как можно беззаботнее спросил, просто чтобы выиграть время:
— В смысле?
— Мне ждать тебя из армии? Ты хоть чуть-чуть любишь меня? — она срезала все углы. Недаром они познакомились на олимпиаде по математике. У него не оставалось выбора, врать он не мог:
— Я пропал в этой Москве, Свет. У меня были проблемы на гражданке. Я уже не тот Ромка, которого ты знала. — Казалось, она не удивилась.
— Рома, мы все уже не школьники и все меняемся. У тебя были проблемы с законом?
— Откуда ты знаешь?
— Это неважно. Правда, неважно, — она