– Соколи́на! – орал неведомый звонкий голос, перемешанный с тяжёлым дыханием. – Этого урода калаш не берёт!
Следом раздался треск, словно громадный дятел лупил по исполинскому дубу. Та-та-та!
– Семь шестьдесят два тоже нуль! – отозвался другой звонкий девичий голос, также смешанный с быстрыми вдохами и выдохами. На витраже мелькнуло нечто ярко-красное, на двух колёсах, громко ревущее. А в его седле всадник с больши́м блестящим шлемом. – Я попробую в упор! – перекрикивая рёв чудесной вещи, проглаголила третья девушка.
Было видно, как двуколесник, неведомо как не падающий набок, замедлился, поравнявшись с головой твари, и всадник, хотя вернее будет сказать, всадница вскинула руку. Что-то быстро-быстро затрещало, и чудище утробно загудело, как болото порой гудит, а потом начало сворачивать право.
– Есть! Я его по центру держать буду!
Они гнали тварь вперёд, и даже дурному было понятно, что там его ждала засада. Но всё же я не мог оторвать взора. А когда витраж снова показал всё с высоты, затаил дыхание. Чудище приближалось к мосту, столь огромному, что я даже представить себе не мог. А возле моста на пути создания стояли одетые в странную броню воины. Один из них вскинул большое полое полено, и то вдруг изрыгнуло пламя. В многоножку попало огненное жало, грохотнув яркой вспышкой. Тварь остановилась и встала на дыбы, шевеля жвалами.
Ещё один воин вдруг поднял ладонь, и с руки сорвалась белая молния, поразив голову чудища. Существо начало неуклюже разворачиваться, с громким скрежетом подмяв под себя несколько колёсных жуков.
– Добиваем! – кричали голоса из витража.
Сверкали молнии, громыхали неведомые погремушки, и вскоре создание упало на серую дорогу, заливая ту потоками зелёной крови. А я глядел и не мог оторваться, и даже не сразу понял, что Вась Вась мне вопрос задал.
– Ты как к вампирам относишься? – произнёс он, потирая кончиком пальца нос.
– Чего?
– Ну, упырей сильно недолюбливаешь?
Я открыл рот, чтоб обозвать этих существ выродками бытия, но вспомнил, как сам снимал кожу с людей.
– Никак.
– Вот и ладненько, – с кивком ответил Вась Вась. – Работать у меня будешь?
– Кем?
– Ну, ловцом всякой нечисти.
Я поглядел на витраж, где яркая картинка города сменилась белой грамотой с чёрными буквицами. В голове зароились мысли. Что я мог в этом безумном мире? Ратоборствовать? Не думаю. Вон они чем воюют, я даже не видел сего оружия никогда. Торговать? Не думаю, что знаю справедливую цену даже обычному хлебу. Даже в Царьграде меня купцы несколько раз обманывали, а тут и подавно облапошат, аки младенца. Лес валить? Зерно растить? Не по мне это, батрачить. Зато чудищ разных бить можно. Раз сам чудище, то и с другими справлюсь.
– Пойду, – кивнул я, а потом махнул рукой, решаясь окончательно, словно в омут с головой прыгая. – А чего ж не пойти. Токмо я сам хочу во всём уразуметь смысл и толк.
– Замечательно, – произнёс Василий, – сам так сам.
Он сунул мне какую-то серую тряпицу, вынутую из свёртка. Я принял вещицу и покрутил в руках. Больше всего она походила на очень короткие порты.
«Сие есть трусы, – тут же подсказал толмач, прошептав на ухо, – сие есть исподнее».
Исподнее так исподнее. Я растянул тряпицу, а потом скинул с себя длинную белую рубаху, оставшись нагишом. А чего стесняться-то? Здесь баб нет, чтоб они визжали и разбегались, боясь за свою честь.
Исподнее я надел быстро, но при этом сразу удостоился насмешки со стороны Вась Вася.
– Угу, сам. Ты их задом наперёд одел и шиворот-навыворот. Блин, не был бы я в том дерьме, что сейчас, даже не думал бы тебя взять. С тобой геморроя будет больше, чем с иным троллем.
Я поднял взгляд на Василия. Упырь он везде упырь, но сейчас в словах этого умертвия сквозило то же, что и в речах Ратибора, убитого мной. Нехорошо так просквозило. Захотелось взять этого толстяка за горло и прижать к стене.
– Ну да ладно, – продолжил Вась Вась, – мы сделаем из тебя человека.
Он достал из свёртка синюю, как чистое небо, рубаху и приложил к моей груди, привередливо рассматривая, впору ли одёжа будет. А я уставился ему в глаза, скрытые за жёлтой слюдяшкой. И покуда глядел, наваждение стаяло, как утренний туман. Глаза у него не как у убиенного княжича, а скорее, как у ключника княжеского. Тот тоже всё ворчал и ворчал, но приди к нему с просьбой, последнее отдаст. Хотя поворчит знатно, проклиная всё на свете. А пьяный, так вовсе любил на сеновале улечься, уставиться в небо и рассказывать байки, то как он к девкам в баню ужа запустил, да то, как из степняцкого плена бежал. Помню, ляжем мы с соседскими мальчишками рядом с ним, а он долго и похабно про Царьград рассказывал, мол, девок что за сиськи, что промеж ног за серебрушку щупать можно. Или как он лошадь полосатую видел, мол, из Ягипта привезли. От самого хмельным разило, а мы, раскрыв рты, слушали до самой ночи, а ещё и спорили, что не бывает полосатых лошадей. Ключник тоже молвил, что до утра пытался отмыть краску, но не отмыл и проспорил целый золотой, а его ещё и на смех подняли. Может, потому после смерти Жданы и батюшки я и подался в Царьград, что запали мне в голову те сказки.
Я улыбнулся. Сможется с Василием службу нести. Стерпится. Но про всё новое сам буду узнавать. Чай, не дурная моя голова.
«Футболка», – прошептал толмач, когда я взял рубаху в руки.
«Штаны, носки, кроссовки», – перечислил крохотный дух всё, надетое мной.
– А большое ли жалование? – спросил я, потянувшись.
Ткань была добротная, тонкая. Такую ткань ни в Новгороде, ни в Царьграде на торжищах не видел. Разве что шёлк похож, но он всё же другой. И сколь стоить может, думать страшно.
– Тихо! Порвёшь! – повысил голос Василий, когда я развёл руки в стороны и сделал глубокий вдох. – Тоже мне, Конан-варвар нашёлся.
– А он и так Конан-варвар, – произнёс молчавший Никита. – Десятый век.
– Я Ярополк, – тихо прорычал,