Вот чем, скажите на милость, эти люди заработали себе право на такую роскошную жизнь? Они с риском для жизни горбатились в шахте, стирая руки до кровавых мозолей? Прокладывали магистраль через джунгли, стоя по пояс в болотной жиже и облепленные москитами? Трудились на сейнере, сбиваемые с ног перекатывающими через палубу ледяными волнами? Чем?
Их изнеженные руки, небось, и молотка-то никогда не держали, доверяя всю тяжелую, грязную и опасную работу послушным и исполнительным роботам. И это по-своему даже необходимо – изъять у них часть откровенно незаслуженного благополучия и передать его тем, кто в нем нуждается больше.
Том решительно направился в кабинет, решив поскорей закончить свои дела здесь и убраться восвояси, чтобы не чувствовать на себе гнетущего давления окружающей роскоши и чужого богатства. Когда его внезапно разжившиеся деньгами соотечественники начинали сорить ими направо и налево, выдумывая все более кричащие и нелепые способы продемонстрировать окружающим свое превосходство, ничего, кроме брезгливой жалости у Тома они не вызывали. Но здесь, где каждый латунный гвоздик в обивке кресла буквально источал стиль и породистость, обходясь без эпатажа и ненужной крикливости, где люди не кичились своим успехом, не набивали жилище дорогими и элитными побрякушками, чтобы кому-то что-то доказать, а просто так жили – здесь он начинал чувствовать себя крайне неуютно. Как человек, вломившийся в стерильную операционную в облепленных грязью сапогах.
Он остановился перед большим аквариумом, глядя на рыбок, снующих в его глубине. Вот они, например, не виноваты же в том, что живут в чистой воде, которой тут не меньше полутонны, в то время как где-то целые деревни вымирают от многолетней засухи. И в легендарной фразе французской королевы, по большому счету, отсутствовали презрение или насмешка – она совершенно искренне не представляла, что может существовать какая-то иная жизнь, нежели та, к которой она привыкла с детства.
Так что да, люди – не рыбки, но ставить им в вину лишь то, что им повезло родиться по эту сторону Стены, все же неразумно. Как знать, быть может, хозяева дома свое на безбедное существование тоже заработали? Почему бы им не быть выдающимися учеными или талантливыми нейрохирургами? Ведь не все заслуги можно измерить в натертых мозолях и ведрах пролитого пота.
Тут уж, скорее, сам Том заслуживает осуждения, поскольку за свою жизнь ничего стоящего не создал и лишь… кхм… перераспределял изъятое у других. Да и про себя не забывал, чего уж там…
Конечно, кому-то в жизни везет больше, кому-то меньше, стартовые условия у всех разные, и дисбалансы так или иначе неизбежны, но он, вместо того, чтобы, засучив рукава, трудиться над их выравниванием, улучшая мир своим созидательным трудом, избрал роль паразита, присосавшегося к чужим свершениям. А все его оправдания – жалкий лепет, порожденный элементарной завистью и нетерпимостью неудачника по отношению к тем, кто лучше.
Раздраженным рывком Том перевернул рюкзак и вытряхнул все его содержимое на пол прямо посреди кабинета. Украшения и милые безделушки раскатились в стороны, поблескивая в пробивающихся через жалюзи лучах солнца. С каждой из них у хозяев, возможно, были связаны какие-то воспоминания, запоминающиеся мгновения жизни, свидания, путешествия… Он же видел в них лишь возможность легкой наживы, да еще способ самоутвердиться, проучив доверчивых зазнаек и хоть ненадолго спустив их с небес на землю.
И, кстати, зачем на этом останавливаться, можно свое эго еще как-нибудь потешить. Плюнуть им в чайник, например – «подвиг» как раз его уровня. Уровня обезьяны, только вчера спустившейся с дерева.
Том отступил назад и рухнул в массивное кресло, стоявшее около письменного стола. Его душу захлестнуло отвращение к самому себе, опустившемуся так низко. Будучи ленивым, безвольным и слабым, он не смог сам выбраться из болота нищеты и убожества, и тогда начал мстить тем, кто, проявив настойчивость и усердие, сумел подняться над серой массой и достичь абсолютно заслуженного процветания. Ползая в грязи, подобно червяку, и не имея возможности подняться, он пытался низвести других до своего уровня, макнув их носом в бурую жижу, хоть на миг, но возвыситься над ними в своем извращенном воображении.
Ведь точно такая же пропасть, какая отделяет первобытную обезьяну от современного человека, отделяла Тома от цивилизационных вершин, достигнутых жителями этого поселка. Но он, вместо того, чтобы смиренно взирать на них снизу вверх, с каждым своим вдохом, с каждым ударом сердца стремясь хоть на волосок приблизиться к их идеалу, мог только гадить, гадить, гадить…
Том уставился на свои руки так, словно впервые их видел. Как он мог… как он осмелился прикасаться этими грязными лапами к чужим вещам, лезть ими в шкафы, ящики, рыться в белье и документах!? Это же почти то же самое, как забраться в чужую душу, оскверняя и калеча ее своими уродливыми и низменными помыслами! Та боль, что он причинил ни в чем не повинным жителям дома, будет терзать и мучить их еще долгие годы и, возможно, уже никогда полностью не забудется. Никакое наказание, никакие раскаяния и мольбы о прощении не смогут стереть память о том оскорблении, что он им нанес.
И даже если эти прекрасные и великодушные люди когда-нибудь смогут даровать ему свое прощение, их милосердие не спасет Тома, поскольку он-то сам себя ни за что не простит. До самого конца жалкой и никчемной жизни ему суждено возносить небесам покаянные молитвы и пытаться хоть чем-то загладить свою тяжкую вину.
Том шмыгнул носом и, смахнув набежавшую слезу, достал из кармана телефон и набрал номер ближайшего полицейского участка.
Глава 1
Я остановил квадроцикл на самом краю обрыва так, что мелкие камешки посыпались вниз, к кромке прибоя. Подождав, пока осядет поднятая пыль, я стянул с лица защитную маску и полной грудью вдохнул соленый морской воздух. Мне хотелось надышаться им про запас, чтобы потом, дома, потихонечку цедить его как дорогой коньяк, закрыв глаза и вспоминая проведенные здесь, на побережье дни.
Сколько бы меня не заверяли, что при полном погружении в Вирталию возможно воспроизвести абсолютно любые ощущения, я ни за что не поверю, что симуляция сможет столь же достоверно передать это невозможное сочетание холодных брызг на лице, упругих порывов ветра, треплющего выбившуюся рубашку, и плотной влажной