– Это потому, что я пела одни и те же несколько тактов, – сказала я. – Извините, я…
– Вообще никакой мелодии! – воскликнул он. – И тут уж, сами понимаете, никакая ванна не в радость. Знаете это чувство – у вас так бывает? – когда вы вдруг понимаете, что такое ванна на самом деле. Что вы лежите в супе из собственных нечистот. И поэтому вода такая серая. И я вылез.
– Мне очень жаль, – проговорила я. – Но когда я снимала комнату, я предупреждала вас, что буду петь.
– Да, да. Но петь, знаете ли, можно по-разному! – заявил он.
– Ну… да. Наверное, вы правы.
Он принялся застегивать рубашку.
* * *
Через пару дней у нас с Максом было свидание. Он поинтересовался, как мои дела.
– Сегодня в метро ела сэндвич, – сказала я. – Время было обеденное – не час пик, ничего такого. Нормальное время для еды. Народу в вагоне было не слишком много, а я ехала с занятий на репетицию и понимала, что у меня вот эти двадцать минут – единственная возможность перекусить, другой просто не будет. И вдруг я замечаю, что тип, который сидит напротив, смотрит на меня чуть ли не с отвращением. А потом достает телефон, направляет на меня и фотографирует!
Прошло уже несколько часов, а я все еще злилась. Злилась на этого нахала, злилась на себя. Это было так мерзко. Меня унизили, а я даже ничего не сказала в ответ.
– Серьезно? – удивился Макс. – Ничего себе! Но зачем ему это?
– Понятия не имею. Наверно, он решил, что жующая женщина – отвратительное зрелище. Мужчины же, по-моему, вообще считают, что женщинам есть необязательно, а уж если без этого никак, то пусть хотя бы постыдятся делать это на людях.
Он рассмеялся.
– Да неужели? Так вот прямо и считают? Ну спасибо, просветила. Наверное, тогда ужинать сегодня не пойдем? Не хочу смотреть, как ты ешь, – такая гадость!
Макс смотрел на меня добродушно, словно мое негодование его умиляло.
– Между прочим, я не шучу, – сказала я. – Я не из головы это взяла! Есть целый сайт такой, или, по крайней мере, был. Мужики снимают женщин, которые едят в общественных местах, и выкладывают в интернет. Мол, пусть им будет стыдно. Посыл такой.
– Хорошо, – сказал он.
– Что значит «хорошо»?
– То и значит. Хорошо. Я тебе верю.
Но я видела, что на самом деле он не очень-то мне верит, и готова была убеждать его дальше, но он подозвал официанта. Я не стала больше возвращаться к этой теме, потому что он и так был в каком-то странном расположении духа. Держался холодно. Пил слишком много вина. Начинал рассказывать анекдот и останавливался на полуслове.
– А, ладно, ерунда, – говорил он. – Забудь.
Я пыталась к нему подобраться, но он меня не подпускал. Какую бы тему я ни затрагивала, она ненадолго занимала его, а потом он терял к ней всякий интерес. В конце концов идеи у меня иссякли. Я ничем не могла его увлечь. Вскоре мы собрались и ушли.
Едва мы переступили порог его квартиры, Макс сразу налил себе выпить. Я села на диван, но он садиться не стал. Подошел к окну. Вздохнул. Оперся на стекло. Между нами висела какая-то тяжесть – висела и никуда не девалась.
– Макс, – позвала я. – Что с тобой?
Он не обернулся.
– Чего? – буркнул он.
– Что с тобой? Что случилось?
– Случилось?
Я думала, он сейчас скажет: «ничего не случилось» или «с чего ты взяла», но тут раздался глухой удар – он треснул кулаком по стеклу, словно пытался вырваться отсюда, а потом повернулся ко мне и с шумом выдохнул.
– Осточертело, – отчеканил он.
Мне сразу вспомнились паузы за ужином, мои тщетные попытки заинтересовать его разговором.
– Что осточертело?
– Работа.
– Вот как?
– Задолбало все, сил нет, – вздохнул он. – Вот что случилось.
– Но почему?
– Почему? Ну как сказать, – проговорил он. – Временами я с удовольствием погружаюсь в свою работу, в ней есть своя прелесть, и иногда этого достаточно. Но бывают дни, как сегодня, например, когда я понимаю, как меня все достало. То, что я делаю, для большинства людей не имеет никакого значения в реальном мире. Ни на что ни черта не влияет. Я сегодня думал уйти. Честно. Даже не уволиться. А просто взять и уйти. Черт возьми, я не хочу посвящать финансам всю свою жизнь! В гробу я все это видал!
– А чего ты хочешь? Чем бы ты хотел заниматься?
Он ответил не сразу – сначала сходил на кухню, налил себе выпить. Каждое его движение было размашистей, чем нужно, – и тяжелая поступь, и то, как он громыхнул бутылкой о столешницу, – но голос оставался спокойным и холодным. Меня это напугало. Я никогда не видела его в гневе.
– Не знаю, – сказал он. – Сложный вопрос… Я никогда не знал, чем хочу заниматься. В этом-то вся и проблема. Я был в целом смышленым мальчиком без особых склонностей. И сделал то, что делают все в целом смышленые мальчики без особых склонностей, – пошел в финансы. А потом начался кризис, и все, уходить стало некуда. Нет другой работы.
– Но сейчас ты же можешь уйти?
Он продолжал, словно не слышал моего вопроса:
– Никогда не забуду один случай… Я тогда только начинал работать. Сидели мы как-то… Было, наверное, часа три ночи, и один из наших спросил: если бы вы решили совершить самоубийство, но при этом не выходя из офиса и ниоткуда не спрыгивая, что бы вы сделали? И знаешь, что самое удивительное? Что никого, кроме меня, этот вопрос не удивил. Складывалось впечатление, что все об этом уже думали. И у всех были готовы ответы. Тогда я понял, что надо уходить, и вот прошло… Сколько? Пятнадцать лет. Проклятье! Это было пятнадцать лет назад! И я по-прежнему занят тем же гребаным делом, к которому и душа-то никогда не лежала. Чтоб его!
Раньше он никогда не ругался, из его уст это звучало дико. Он произносил бранные слова с таким ожесточением, словно не просто пар выпускал, а на самом деле проклинал всё и вся.
– У тебя же хватит денег на некоторое время? – проговорила я. – Если ты уволишься и не станешь сразу искать другую работу? Так почему бы тебе не взять тайм-аут и не обдумать все хорошенько?
– Нельзя уходить в никуда, Анна. Это самоубийство.
– Ну, – отозвалась я, – если тебя это утешит, ни у кого из моих знакомых нет такой классной работы, как у тебя.
– Сомнительное утешение, – пробормотал он. – Но спасибо на добром слове.
Он склонился над столом, упираясь в него руками. Лица его я не видела. Наступило молчание, мне стало не по себе. Я напряженно ждала, что он скажет еще, переживала, что ничем не могу его