6 страница из 9
Тема
еще день.


Дерзкий «малыш» потерял терпение.


– Послушайте, – он позволил себе перегнуться к Левому, отчего весь пластинчатый ряд смялся, и Старшему пришлось дружелюбно толкнуться в его упругое тело. – Я такой же, как вы. Выполняю ту же работу. Побольше уважения, э!


– Вот и не зевай, смотри за проплывающими, – усмехнулся Старший, и юнец, успокоившись, замолчал. – В древности говорили, что если долго стоять на берегу потока, то можно увидеть, как мимо тебя проплывает труп твоего врага.


– Думаю, обойдется, – беспечно брякнул молодой впереди, которому мы тоже еще не дали достойного имени. – Да что тут может такого быть? Война?


– Все бывает.


– Вы участвовали в боевых?


– На войне не был, только слышал. Но драться приходилось.


Юнец, слегка выступив вперед, с уважением оглядел плоское тело Старшего, испещренное выщерблинами и латками, почти сплошь скрывающими канальцы и митохондрии.

По ряду держащихся из последних сил клеток прокатилась волна.


– С бунтовщиками?


– Потенциальными и вероятными.


– Наш старший коллега стал жертвой собственной иллюзии. Он так увлекался легендами, что начал воспроизводить их в реальности, – насмешливо послышалось слева.


– Вы идеолог, – презрительно бросил Левому Старший Страж, инстинктивно отодвинувшись от него и перехватив секиру, – а я практик, и знаю, что опыт работы и битвы – вот самое главное в нашем деле. Что же вас не поставили разрабатывать основные программы, а оставили цементировать пропасти? Почему же вам дали ту же простонародную работу, что и нам, смертным?


– Осторожней на поворотах, коллега, – жестко ответил тот, и стало заметно, что в его полупрозрачном теле что-то откладывается.


– Пошла писать губерния, – хмуро пробормотал Старший.


– Обед! Обед! – вдруг гулко прокатилось по кожаным рядам, и клетки вытянулись ровно, как на параде перед смотрителем.


Из стремительного потока жизни, который мы ограничивали тесными рядами, образуя живой колеблющийся берег, начали выныривать краснорожие смертники с бурдюками, наполненными долгожданным обеденным раствором. Цепляясь за наши ноги, сохраняя кажущуюся невозмутимость, несчастные разматывали гибкие трубки, подавая их нам. И пока мы прилаживались к отверстиям и жадно пили, раздуваясь от радости, смертники никли, бледнели и, в конце концов, обессиленные и обесцеленные, падали с опустошенными бурдюками и влеклись волнами всепоглощающей плазмы.


Размякнув, мы надеялись на заслуженный отдых. Но напрасно. Последняя катастрофа, которой так боялись поколения и поколения предков, внезапно обрушилась на наши сытые тела. Она оказалась куда страшней, чем легенды о ней. Не успев вдохнуть, мы распались, разрушили строй, обвалили свод, попадали в реку – а она оборвалась и —

2. Полицейские разговоры

– Что это было? Да я не знаю, бро. Какое-то безумие. Нет, ничего веселого. Давай-ка за нас. Чтобы их приказы были попроще.


– Ну, давай. – Дзик-дзик. – Хорошо! Холодное пиво, птички поют – что может быть лучше? Мы это заслужили.


– Еще как!


– Вот и расслабься.


– Фух. Но ты понимаешь…


– Забудь. Ну, за легкое сердце и короткую память! Будь!


– За короткую…


– Может, тебе на море? На недельку? До второго?


– Было бы неплохо. Но ты пойми! Это было под гипнозом!


– Опять двадцать пять.


– Они там чего-то распылили.


– Да верю, верю.


– Экспериментируют на нашем брате.


– Точно. Все так и есть.


– Я не хотел этого делать.


– Да ясное дело. А в Крыму сейчас жарковато. Но вот, например, где-нибудь под Калининградом…


– Но кого это волнует?


– А мы когда-то в Балтийске…


– Рубить – это ладно. Это по справедливости, так?


– Тут никуда не денешься, приказ есть приказ.


– Это же нештат?


– Да стопудово нештат.


– Но я же не каннибал, бро!


– А это еще не каннибализм. Хотя он у нас разрешен, да? Конституции не противоречит?


– Так-то оно так, но…


– А это не каннибализм. Это, как я понял, в ритуальных целях.


– Ты бы видел его. Пацан пацаном.


– Бро, это вопросы политики. Должен быть порядок. Он же был заговорщиком, не? Опасен для общества?


– Так-то оно так, но…


– Никаких но. Личность его установлена?


– Нам сказали: не ваше дело.


– Ясно. Под грифом «секретно». Ну и забудь.


– Думаешь, я не хочу?


– Давай-ка за отдых. За душевное лето. За тебя! – дзик-дзик.


– И ты не болей! – дзик-дзик.


– Ну спасибо. А то колени что-то стали шалить.


– Это все служба.


– Большая нагрузка. А приезжай на дачу, хочешь – с Оксанкой! Шашлычки замутим…


– Далеко у тебя? И речка есть?


– Сто первый километр. Не так уж и далеко. Речка – есть. Там все, что надо. Земляника, малина, грибы пойдут…


– Это хорошо.


– Вот и подгребай! Птички, речка, шашлычки… Слушай, это…


– Давай еще по одной.


– Ну давай. – Ч-чпок. – А все-таки как оно тебе…


– Ну давай! – Чпок, пшик. – За нас, за Россию! – Дзик-дзик.


– А все-таки какое оно? Ну, по вкусу?


– Оно?


– Да мясо. Ну… человечина.


– Тише, тише.


– Мне надо знать. Я из профессиональных соображений.


– Ладно, сейчас. Посмотри по сторонам.


– Никого.


– Наклонись-ка.


– Ага.


– Оно такое /шепотом/… незабываемо нежное. Я многое пробовал. Но такое…


– Ты серьезно?


– Цыть. И чтобы никому.

Птичьи разговоры

1. Трель

чив-чив-чинь-чинь

пиу-пиу

твинь-твиринь-тинь

чуври́у

фьюить

тень-тиринь-тинь

пиу-пиу

хьют-хьют

твинь-твиринь-пинь

фьи-фьи-фьи-тья-тья-тья-твирьвирь-

чуврри́у

2. Зяблик

Орнитологи думают, что мы издаем мелодичные звуки, когда нам необходимо привлечь внимание самок (возможно, так поступают сами орнитологи). Что мы это делаем лишь в расчете на спаривание. Лишь. Они присвоили себе смысл нашей жизни и логику наших повадок. Допускают в нас эмоциональное, но отказывают нам в интеллектуальном. Они полагают, что инстинкт правит нашим миром – такая у них привычка, навязанная им их подстреленным школьным образованием. Инстинкт и привычка – странно, но люди не замечают, что это события одного порядка.


Люди не предполагают, что пытаются расшифровать вовсе не нашу речь (которой они не слышат). Что так называемое птичье пение – это просто историческая звуковая реконструкция, тщательно воссозданные саундтреки стародавних времен – или тихая молитва, точный смысл которой уже никому из нас не ясен. Некоторые из нас таким образом лишь отдают дань древне-птичьим традициям (подобное происходит и у людей); другие и сегодня с помощью этих сигналов выкликают и заклинают бездонный космос. Они летят внутри странных звуков: «фьюить, фьюить» – и соединяются с бесконечностью.


Почему-то люди не допускают такое у нас. Они принимают это за коммуникацию особей внутри вида: например, пишут, что мы сообщаем птенцам о приближающейся опасности с помощью короткого «твинь» (будто мы почти не говорим с птенцами; будто у нас голосовые связки не приспособлены для развернутых разговоров). Другая группа ученых считает, что в этом случае мы издаем «хьют» (хьют твиня не слаще).


Орнитологи изучают наши тремоло, однако в состоянии различить лишь немногие звуки. Так устроен их слух – вернее, их предубеждение. На предубеждение настроены и записывающие устройства, которыми они пытаются схватить ускользающий звук. Орнитологи не догадываются о том, что между собой мы спокойно разговариваем о самых разных вещах, как и все существа. И вещества. Мы делаем это тихо. Очень тихо. А «фьи-фьи-фьи-тья-тья-тья-твирьвирь-чувррйу» – это шутка для тех, кто подслушивает птиц.


Мы подшучиваем над орнитологами.

Шепчем им в уши: «чив-чив» или «пиу-пиу». Некоторые шутники даже передают целые шифровки вроде «хьют-ррю-рррю, тюп-тюп-тюп, сии-сии-бьюз», что, по мнению людей, означает примерно следующее: тревога-тревога, внизу слишком опасно, поднимаемся и взлетаем; однако наверху тоже тревожно, будем бдительны и готовы дать отпор неведомому врагу. Неужели эта версия не похожа

Добавить цитату