Как только вниз спустилась, как только сказала Зельде колбасы жареной себе подать, так пришёл кучер Игнатий и сказал, что у ворот стоит банкир, хозяин дома, спрашивает, примет ли она его.
— Молодой или старый? — спросила она.
— Молодой, госпожа, — ответил Игнатий.
Это хорошо, что молодой. Это Энрике Ренальди, роскошный и утончённый, всегда прекрасно одетый и обходительный старший сын главы банковского дома Ренальди и Кальяри. Молодым его можно было считать отчасти, ему уж было за тридцать пять лет, но на фоне седого шестидесятилетнего старика Кальяри он был молод.
Кальяри она не любила за то, что тот никогда не разговаривал с ней про кавалера, не называл его «ваш дядюшка». Видно, знал старый мерзавец, что Агнес рыцарю никакая не племянница. А вот обходительный и утончённый Ренальди всегда упоминал рыцаря не иначе, как её дядю. И поэтому она была рада ему, а не противному старикану.
— Зови, — сказала Агнес, вставая и идя к двери.
Её никто этому не учил, но она знала, что важных гостей нужно встречать на пороге дома, а не сидя за столом.
— Ах, как вы похорошели, юная госпожа, — банкир снял берет и кланялся ей.
От него пахло духами, а пышным кружевам, что торчали из ворота расшитого колета, позавидовали бы все модницы Ланна. Явно кружева были не местные, как и приталенная шуба, обшитая синим атласом.
— Рада вас видеть, господин Ренальди, в добром здравии, как ваша жена, как дети, не хворают ли? — Агнес протянула ему руку.
— Слава Богу, слава Богу, — говорил банкир, беря её руку своею рукой, что была затянута в дорогую перчатку из тончайшей чёрной замши. Он целовал её руку. — Все мои домочадцы здоровы. Надеюсь, и вы во здравии.
— Я тоже здорова, — отвечала Агнес. — Прошу вас к столу. Велите подать вам завтрак?
— Нет-нет, — отвечал банкир, присаживаясь, — только глоток вина.
Зельда кинулась исполнять его волю, не дожидаясь приказа госпожи. Ута стояла в дверях, прячась за косяком и стараясь услышать господский разговор.
Агнес уселась на своё место, и вся была во внимании.
— Рад был слышать, что дядюшка ваш опять прославился, опять по всем честным землям славят победу его, — начал Ренальди.
— Дядюшка мой в стремлениях своих непреклонен и неутомим, и в вере своей твёрд, посему Господь ведёт его, — с гордостью за «свою» фамилию говорила Агнес.
— Истинно так, истинно так, — кивал банкир, снимая перчатку и беря принесённое ему вино. — Мы знаем о силе веры вашего дядюшки, люди со слабой верой из тех проклятых мест, откуда он возвращался с победами, вовсе не возвращаются.
Девушка согласно кивала.
— Мы, дом Кальяри и Ренальди, — продолжал банкир, — хотим выразить свою благодарность рыцарю за подвиги его и за славу, что он несёт оружием своим Матери Церкви, и в благодарность за это сделать для фамилии его посильный приз.
Агнес любила призы и очень хотела знать, что за приз для «её» фамилии учредили банкиры. Но на лице её и намёка на любопытство не было. Только вежливая улыбка.
— Мы решили не взымать плату за аренду дома за следующий месяц, — сказал Ренальди.
«Всего-то? Пять талеров? — подумала Агнес. — Впрочем, и то хорошо, денег-то у меня совсем немного осталось, но могли бы и на пару месяцев освободить от уплаты».
Но лицо её не выразило ни единого чувства, всё так же было спокойно. И она сказала ему:
— Хоть дядюшка и не оставляет меня вниманием своим, хоть и нет для меня в том нужды, но приз ваш я принимаю с радостью. Спасибо вам, господин Ренальди.
Тут банкир полез к себе в шубу и достал красивую бархатную тряпицу, красный бархат он положил на стол, рядом с тарелкой Агнес.
— Это вам лично, юная госпожа, — сказал он с улыбкой.
Агнес очень хотелось знать, что там, аж ладошки зачесались, но вида она опять не подавала, не к лицу ей, девице из славной фамилии, волноваться и суетиться, тряпицу она не тронула и пальцем, а спросила:
— И что же там?
— Прошу вас взглянуть на эту чудную вещицу, — сказал банкир и, видя, что девушка не разворачивает тряпицу, развернул сам, — это работа одного из лучших мастеров, что сейчас живы, это работа Пауло Гвидиче.
На бархате лежал и вправду удивительной красоты серебряный браслет с золотыми подвесками в виде святых ликов.
Ах, как он был хорош. И несомненно, он был ей впору.
— Прошу вас, юная госпожа, примерьте, — ласково говорил Ренальди.
Агнес надо было сначала вежливо поблагодарить, но не выдержала, схватила браслет и, чуть-чуть осмотрев, начала его приспосабливать к левой руке, а Ренальди вскочил и стал ей помогать с застёжкой.
Да, браслетка с изображениями ликов святых была великолепной. И маленькие золотые иконы так красиво свешивались и болтались с лёгким позвякиванием, что хотелось трясти и трясти рукой. Девушка улыбалась и была весьма довольна подарком.
Видя, что застёжка крепка, а подарок произвёл должное впечатление, банкир сел на свой стул, отпил вина и вкрадчиво заговорил:
— Юная госпожа, вы молоды и красивы, не буду ли я дерзок, если поинтересуюсь о ваших привязанностях.
— Что? — Агнес подняла руку и потрясла ею, с улыбкою глядя на браслет. — Что вас интересует, господин Ренальди?
— Вы молоды, и не только я хотел бы знать, не занято ли ваше сердце? Есть ли кто- нибудь, кто претендует на него?
— Отчего же вы спрашиваете меня об этом? — удивилась Агнес.
— Оттого, что вы уже давно в тех годах, — он взглянул на неё и несомненно заметил, что её платье в груди ей уже мало, — когда юным девам пора подумать о спутнике, с которым они пройдут путь, отпущенный им Господом.
Агнес поняла, о чём он, и теперь смотрела на него ещё более удивлённо:
— Так разве вы, господин Ренальди, не женаты?
— Ах, что вы, — банкир засмеялся, — конечно же, я женат, речь идёт не обо мне, просто моему третьему сыну в нынешнем году исполнится пятнадцать, и поэтому и я, и мой отец, и мой дядя — все интересуются, не свободно ли ваше сердце, не может ли мой сын стать претендентом на вашу руку?
Агнес от такой неожиданности растерялась и даже разозлилась немного, видно от этого, чуть помолчав, сказала немного резко:
— Девушки нашей семьи сами себе женихов не выбирают. Вам нужно с дядей моим говорить, как он решит, так и будет.
— Да-да, — кивал банкир, — в этом мы не сомневались, просто хотели узнать, нет ли у вас каких предпочтений, прежде чем писать вашему дядюшке.
— У меня никаких предпочтений нет. И сердце моё никем не занято, — говорила Агнес строго. — И я, хоть и живу одна, но держу себя в божьем и праведном целомудрии.
— Да, да, да, — понимающе кивал банкир, —