К моему удивлению, он и впрямь приехал через полчаса. Мой ровесник, светловолосый, в модных, с тонкой дорогой оправой очках, которые очень «выгодно», «интеллектуально» изменили его лицо. «Не видал вас в очках». — «А что? Это не криминал!» — «А кто говорит?..» — начал я с удивлением. — «Шучу. Где вы меня раньше видели?» — «Как где? Я вам только что по телефону…» — «Да, да, у Старцева и в ЦДЛ. Так, может, мы пройдем?» — «Прошу вас».

Бестолковый этот разговор начался скоропалительно в дверях. Известный «скандалист» нервничал. И вообще: примчаться к ночи по первому зову едва знакомого человека…

В дедовском кабинете лампа под зеленым матерчатым абажуром на громоздком письменном столе эпохи соцреализма уютно озаряла зеленое сукно столешницы, корешки книг в высоких застекленных шкафах, полстены с портретом. В электрический круг вползла змейка дыма — Юлий закурил американскую сигарету и прервал напряженное какое-то молчание:

— Мы тут одни?.. Учтите, я Тихомирову предупредил, что к вам зайду.

— Зачем?

— А зачем вы меня вызвали?

Определенно придурок, Юлия была права!

— «Криминал», «вызвали»… Уж не за чекиста ли вы меня принимаете?

— За чекиста? — Юлий коротко рассмеялся. — А вы на самом деле археолог?

— Истинная правда.

— Симпатичное занятие — копаться в древнем дерьме. И что вам от меня нужно?

Я понятия не имел. Сегодня утром на балконе моим измученным сознанием овладела своего рода мания: убийца — кто-то из них (из тех, кто стоял тогда за моей спиной и смотрел и слушал интервью Юлии Глан: «Блаженны кроткие и нищие духом — оригинально, чудно, блеск!..»). Но вероятно — очень даже вероятно! — я просто боялся остаться один во тьме той ночи и сколачивал компанию «подозреваемых». Тем не менее, «блаженный бред» про избушку в лесу производил вот какой странный эффект: это мистическое местечко им знакомо — так казалось мне, всего лишь казалось… И я опять выпустил пробный шар:

— Меня мучает необычный сон.

— Необычное начало диалога. — Ироническая улыбка искривила нервные тонкие губы. — Может, вам «баюшки-баю» спеть? Только имейте в виду: я — натурал.

— Кто?

— Люблю спать с бабами.

— Не бойтесь, Юлик, я тоже на мужчин не покушаюсь.

— Слушайте, что вам от меня?.. Ах да, сон. Что за сон?

— Старая избушка в Чистом лесу, — зашептал я в духе «юродивого», — кровь на пурпуре.

Громов отшатнулся, стукнувшись маленькой головой о деревянный верх кресла. Сухой полый стук. Пауза. Он перевел дух.

— Сильно! На секунду вообразилось, будто вы… — повертел пальцем у виска. — Я даже струхнул.

— А может, я и впрямь… — я повторил жест, а у него вдруг вырвалось:

— Нет.

— Нет? Пурпурная комната существует в природе?

— Это же вам такой «сюр» приснился. Я ни при чем, я ничего не знаю.

Я не выдержал:

— Как вы все странно себя ведете!

— Про «всех» не знаю, про себя скажу. Мы собирались с Ладушкой в Пицунду. Внезапно она отказывается. Без объяснений! Трубку берет мужчина и предлагает «поговорить». И вот я здесь.

Он глядел выжидающе, я промямлил: вживаюсь, мол, в новую среду, возобновляю интересные знакомства, к Тихомировой зашел по-соседски и т. д.

— Ладно, считайте, со мной интересное знакомство вы возобновили. Вопрос исчерпан.

Однако он не уходил, закурил новую сигарету; извивающаяся струйка перетекала в открытую балконную дверь, в свежесть майской ночи.

— Это ваш дед? Вы действительно внук адмирала?

Это забавное определение (в стиле сына лейтенанта Шмидта) сопровождало меня в писательских сферах… что-то вроде виртуальной визитки.

— Вы сомневаетесь?

— Да нет, даже некое сходство налицо… Потрясный старик, вылитый вельможа-воин восемнадцатого столетия. Вы отговорили Ладушку от Пицунды?

Спрошено как бы между прочим, но сама утрированная небрежность тона свидетельствует о крайней заинтересованности.

— С какой стати?

— Вот я и спрашиваю.

— Я даже удивился, утром она так рада была этим путевкам.

— Вы и утром виделись? Может, и ночку вместе провели?

Юлий выдерживал тон, а взгляд затравленный и сигарета подрагивает в тонких пальцах; почему-то стало жаль его, и я поспешил прояснить утренний эпизод с Тихомировой…

— Так что не со мной она разговаривала, а с Покровским. Она вам очень дорога?

— Кто?

— Лада ваша.

— Очень. Я никогда ей не изменял — запомните это! — никогда.

Разговор обретал все более причудливый характер; подтекст его был для меня недоступен. В чем сюрреалист оправдывается? Какое мне дело, изменял он своей подруге или нет?.. Вот какое — осенило! — вот в чем исподволь старается убедить меня Громов: он не изменял Тихомировой с Юлой. Юлий и Юлия — совпадение случайное, но словно из романа восемнадцатого столетия… Руссо…

— Нам приходится скрывать наши отношения, — продолжал изливать душу ниспровергатель традиционной прозы, — из-за ее сына.

— Кажется, мальчонка уже не маленький, — заметил я.

— Двадцать один балбесу исполнилось. Но так хочет Лада.

— Как по-вашему, это лицемерие? Вы у нее не первый, думаю, и не последний. Извините.

Он бросил цепкий взгляд.

— Знаете, я не хочу вдаваться в их семейные сложности, раз мы не можем пожениться.

— Почему?

— У нее есть муж, хотя разъехались они тринадцать лет назад.

— А вы давно с