— Мы выпили бордо, вдруг заснули, а когда я очнулся…

Покровский перебил:

— «Вдруг заснули». Это как?

— Я внезапно провалился в кошмар. Думаю, вино было отравлено.

— Она отравилась, а вы нет?

Платон отшатнулся с явным испугом, наверное, приняв меня за маньяка, который на юбилее Старцева наметил жертву и сегодня ночью привел приговор в исполнение.

— Она не отравилась.

— Ну, Алексей, что вы в самом деле!..

— Я неточно выразился: не яд, но какой-то галлюциноген был подсыпан. Я и вообще с трудом засыпаю, а тут… с женщиной в объятиях отрубился и перенесся на остров св. Пантелеймона.

— Из ее «Школы», — прошептал Покровский, — и из «Ангела».

— Да. Очнулся — она рядом.

— И тоже спит?

Я не отвечал, с натугой преодолевая внутреннюю дрожь; с яркой жутью «восстало» вдруг ее лицо, струйка крови из уголка губ и руки, упавшие на меня…

— Спит вечным сном, — вырвалось глухо. — В спине под лопаткой нож.

Платон строго уточнил:

— Вы опять неточно выразились?

— На этот раз — точно.

— «Органы» в курсе ваших снов?

— Я пошел заявить, но провалился в открытый погреб на кухне, а когда выбрался, мертвой в комнате не было. Как вы сказали о ее матери: исчезла…

— Никакой мистики! — оборвал меня Платон, но заметно «затрепетал».

— Скажу о факте: больше я не видел Юлу ни живой, ни мертвой.

— Значит, вы побоялись заглянуть в комнату!

— Заглянул!

— Нет!.. Простите, Алексей, но вы меня так ошеломили… — Он прикурил очередную сигарету от окурка. — Общеизвестно, что наркотическое опьянение может дать самый непредсказуемый эффект. Вам померещился нож…

— Я был весь в крови. Хорошо, в черном свитере и черных джинсах, умылся потом в лесном ручье.

— Почему такой траур?

— Случайно. Надел на дачу.

— Что вы сделали с замытой одеждой?

— Не замывал. В ванной лежит, стирки дожидается.

Он сказал тихо, почти шепотом:

— Все равно криминалистический анализ даст искомую картину.

— Если вы донесете.

— Вы ставите меня… Алексей, речь идет о моих близких, самых близких! Вы не бредите, не выдумываете? Было убийство?

— Был нож, была кровь, было ее мертвое лицо.

— Да ежели рассказать милиционерам такую средневековую новеллу…

— Расскажите. Я не обижусь.

После долгого раздумья — Покровский походил, походил по балкону — я услышал:

— Зачем вам меня обманывать? Вообще молчали бы. Я склоняюсь к тому, чтобы в этот ужас поверить.

— Спасибо. С нами, конечно, был третий.

— Что ж вы молчали? — выдохнул Платон. — Вы видели убийцу?

— Видел. Уже после погреба, после ее исчезновения. Не знаю, убийца ли то был, но из лесной тьмы приблизилось к окошку лицо… если это можно назвать человеческим лицом.

— А почему нет?

— Оно… черное. Можно так сказать: прекрасный лик демона?

— В байронической традиции, — сообщил литературовед, — у нас Лермонтов любил поиграть, ну а потом уж декаденты… — вдруг перебил сам себя: — Может, человек в маске?

Он глядел с таким участием, что я на миг расслабился, и меня опять затрясло — противной мелкой дрожью, как там, в погребе — затрясло от страха.

— Давайте пока это существо оставим.

Покровский кивнул соболезнующе, как тяжелобольному, в такт шагам. Мы говорили вполголоса, сблизившись лицами над парапетами балконов, и он шагал на месте.

— Алексей, это уж точно глюки, от наркотика у вас быль смешалась с небылью.

— Но кто-то унес и спрятал труп — за это ручаюсь!

— Однако рассудите: зачем преступнику такое проделывать? Ведь убийство можно было на вас свалить, я правильно понимаю?

— Правильно. Поэтому я до сих пор не заявил куда надо. Что было, кстати, первым моим побуждением.

— Благородно, но глупо.

— Ну, тогда мне не до логики было. Я сам не был уверен, что не совершил убийство в беспамятстве.

— А теперь уверены?

— Я размышляю. Во-первых, кто-то подготовил дом для гостей — не Юлия заранее, поскольку свеча была свежа. Во-вторых, она сказала, что этой ночью нас ждут испытания.

— В каком роде?

— К сожалению, я не уточнил. В-третьих, люк погреба. Юла вертелась по комнатам и, полагаю, сама откинула крюк с двери (иначе убийца не вошел бы) и открыла погреб.

— Зачем?

— Она ждала третьего и, наверное, решила сыграть с ним злую шутку. А потом кто-то люк опустил, чтобы я оказался в «могиле». — У меня вырвался нечаянный, отчаянный стон; Покровский положил руку на мою, сжимающую железное перильце. — В момент убийства мне приснился труп, доктор… Так было со мной много лет назад, пахло трупом…

— Алексей! — Он явно испугался. — Вам нужна передышка!

Я помолчал, возвращаясь в реальность. Писательский дом, в котором я теперь имел счастье (несчастье!) проживать, располагался в форме буквы «П» с соединенными стеклянной аркой ножками; внутренний двор в шелестящих вязах разделял две стены; напротив нашей на балкон вышла Тихомирова, почему-то в соломенной шляпе, закурила, глядя в небо. Вот заметила нас, с изящной небрежностью помахала рукой. В этой полной немолодой особе был какой-то шарм, вероятно, обаяние ума и жизненной энергии.

— Платоша! — обратилась она к Покровскому, почти не повышая голоса; шум Москвы доносился снизу глухо, как шум моря. — Я не смогу придти на творческий вечер Бельской в воскресенье, передай старушке мои поздравления и извинения.

— Передам!

— Скажи, что я уехала в Пицунду. Из Литфонда звякнули: горящие путевки.

— Счастливого пути! — прогремел Платоша, заметил вполголоса: — Должно быть, с Юликом отбывают. — И вернулся к жгучей теме: — Какой же вы предполагаете мотив? Любовный?

— Возможно. Ревность, например. Или литературный.

Владелец журнала рассмеялся от неожиданности.

— Завистливый собрат по писательскому цеху отравил, зарезал… Да ну, Алексей!

— А ведь она, как теперь говорят, культовая фигура, Платон. Вот ее слова: «Я знаю религиозных фанатов, вы явились меня обличать. Не вы первый».

— Истинный христианин, — возразил Покровский кротко, — как бы ни возмущался кощунственным ее творчеством, не пойдет на убийство.

— Речь не идет об истинном, речь идет о сумасшедшем.

— Согласен, если все было так, как вы поведали… украсть труп! — Покровский вздрогнул всем телом. — Как же я расскажу об этом несчастному отцу?

— Платон, — протянул я укоризненно, — пока вы никому ни о чем не расскажете.

— Ах да, простите… секрет! Что я должен сделать, чем помочь?

— Еще не знаю… Вот скажите, — я пронаблюдал, как Тихомирова взглянула на запястье (на часы) и покинула балкон, — почему вы сразу предположили, что Лада Алексеевна отправится на Кавказ с Юликом — у них любовная связь?

— Они, собственно, и не скрывают… А что? Почему вы вдруг заинтересовались этой парой?

— Меня интересуют все, кто присутствовал на юбилее Старцева.

— Все? Тогда начинайте с меня.

— Только без обид, Платон.

— Какие могут быть обиды в такой ситуации! Но почему мы?

— Помните «Русский Логос»?

— Ну?

— Тогда я почувствовал дух смерти.

Покровский перекрестился.

— Вы спирит?

— Да ну! Я вышел в прихожую за Маней… Что вы так смотрите? Да, я на юбилей напросился из-за нее.

— А Юла?

— Юлию Глан я взялся спасать… вот тебе и спас! Ладно, сейчас не обо мне. Вы все подвалили к телевизору после меня. По чьей инициативе?

Кто, кроме сестры, знал, что Юла выступает? «Русский Логос» шел в прямом эфире.

— Понятия не имею. Я перебрал (точнее, меня издатель достал) и вышел в ванную умыться. Иду обратно —