Да, точно. Спасибо, что напомнили, а то уже успела подзабыть.
Когда допрос был окончен, следователь вызвал стража и велел ему отвести подозреваемую в камеру. Подозреваемой, естественно, была я. А сопровождающим – тот самый страж, что привез меня сюда. Не знаю, с какой стати, но он вдруг снова проникся ко мне сочувствием.
– Ты не переживай, – попытался приободрить он, отпирая одну из камер. – Если ни в чем не виновата, скоро отпустят.
Я бросила на него быстрый взгляд и обнаружила, что говорит страж вполне искренне. Он был довольно молодым и определенно симпатичным. Чистокровный человек, что не могло не внушать доверия, глаза карие и неожиданно добрые. А ведь дома после обыска волком смотрел! Или просто напарнику пытался соответствовать?
Входя в камеру, я задержалась в дверном проеме. Шагнуть внутрь было очень страшно, а понимание того, что скоро останусь здесь совсем одна, и вовсе вселяло ледяной ужас. Камеры располагались на нижнем подвальном уровне и практически не отапливались, поэтому здесь было ненамного теплее, чем на улице.
– Ну и долго на пороге топтаться будем? – внезапно проскрежетал старушечий голос, и дверь захлопнулась, буквально забрасывая меня внутрь.
Я упала на каменный пол, больно стукнувшись локтем, а за дверью в этот же миг раздался виноватый голос стража:
– Ты прости, свободные камеры у нас в дефиците, эта последняя осталась. И зови, если что. Меня Нэрвисом звать.
Раздался стук удаляющихся шагов, возвестивших, что этот самый Нэрвис меня покинул. Поднявшись с пола, я подошла к двери и обхватила железные прутья маленького оконца.
И что это сейчас было? Почему страж извинился за камеру?
– Ты куды руки немытые тянешь? – Снова прозвучавший скрипучий голос заставил меня отпрянуть. – Вот и стой там, а сюды не лезь! А то лапають, лапають прутья, кому не лень. Изгваздають все, а мне убирай!
Я недоуменно осмотрелась по сторонам, но никого не обнаружила.
– Ну и чего зенки вылупила? Ох ты ж тупица беспросветная, прости глубинное дно!
И тут до меня дошло. Те из потерянных душ, кто не поддавался контролю, уничтожались. А те, кого можно было подчинить, отлавливались, отправлялись в чистилище, а после приобщались к полезным работам. Они являлись своего рода невидимыми духами, которых можно вселить во что угодно. Памятью такие души не обладали, но, поскольку потерянными становились в основном худшие представители нелюдей, характером они и после смерти обладали соответствующим.
– Присесть-то хоть можно? – спросила я, кивнув на лежащий на полу соломенный тюфяк.
– Садися, чего уж там, – благодушно разрешила камера, но стоило мне ступить на солому, как громогласно взревела: – А ноги кто вытирать будеть?!
Послушно вытерев ноги, хотя новые сапожки и так были чистыми, я опустилась на тюфяк. Притянула к себе колени, обхватила руками, уткнулась в них лбом и всхлипнула. Так вдруг обидно стало, так горестно и до жути себя жалко. У меня же там с позавчера морские котики некормленые, думала, сегодня им рыбки отнесу. Выходной вот впервые за две недели, хотела выспаться, как следует, отдохнуть…
– Э, ну чего ревешь-то? – со смесью раздражения и любопытства поинтересовалась камера. – За что хоть сюды упекли-то?
В очередной раз всхлипнув, я пожаловалась:
– Да ни за что! Мне просто не повезло!
– Угу-угу, – в старушечьем голосе прозвучал скепсис. – Все вы так говорите. У меня вон давеча гномьё сидело. Тоже говорило, что ни в чем не виноватое, а само старшину своей общины пришибло да золотишко умыкнуло.
– Не пришибала я никого! – Неконтролируемые слезы полились по щекам. – И браслет не воровала, и платье мне не нужно было, и знать я не знаю, кто их прислал! У меня вообще выходной сегодня, а там котики некормленые, и папа без меня совсем пропадет! И… и призрачный оркестр сегодня мою любимую песню играет, а я не послушаю… вот!
Это мое «вот!» подытожило нерадостную картину и способствовало тому, чтобы я разревелась окончательно.
Камера тяжко вздохнула, на несколько минут затихла, а после передо мной упал носовой платок. Помятый, но чистый и приятно пахнущий порошком.
– Спасибо, – поблагодарила я, утирая слезы.
– Да что ж я, не вижу, что ли – хорошая ты девка. Видать, действительно просто не повезло. А следователь тебе какой попался?
– Эльф лесной…
– А, этот мужик хороший! – обрадовала камера. – Хоть и на водоросль глубинную волосами похож. Правда, не оправдал еще никого: все у него проходящие то за решетку садились, то на виселицу отправлялись, но зато по справедливости!
Воспрянувшая было я мгновенно сникла.
– А какой вежливый, обходительный! – продолжала нахваливать начальство камера. – Я ему как убийцу одного расколола, так он меня ремонтом новехоньким обеспечил. Тут же раньше вообще страх что творилось. Тьфу, срамота одна!
– Что значит «раскололи»? – зацепилась я за царапнувшее слух слово.
Что это значит, мне было продемонстрировано на наглядном примере. Стены вдруг начали стремительно сжиматься, потолок – опускаться, пол завибрировал, а в довершение ко всему из стен со скрежетом выехали острые железные копья.
– Мамочка… – с широко распахнутыми от ужаса глазами выдохнула я.
Признавшегося во всех прегрешениях гнома я теперь хорошо понимала. Да тут со страху сознаешься в том, чего никогда не совершал и о чем даже не мыслил!
Оставшись довольной произведенным впечатлением, камера снова приняла нормальный вид и размер, а после подытожила:
– Так-то!
Время тянулось мучительно медленно, я сидела на тюфячке и страдала. Страдала тихо и про себя, не желая провоцировать дальнейший разговор с потерянной душой. А то еще скажу что-нибудь не то, нарвусь, а это, как оказалось, чревато последствиями.
Мною завладели унылые мысли, и самое поганое заключалось в том, что отсутствие оптимизма было вполне обоснованным. Что бы ни говорил Нэрвис, вряд ли кто-то всерьез станет заморачиваться доказательством моей невиновности. Зеленоволосый «по справедливости» отправит меня за решетку, перед этим еще тысячу раз вызвав на допросы, я в ближайшие годы не увижу знаменитых алых рассветов, не постою у Сумеречного моря, не вдохну морозный соленый воздух, не…
– Фрида, ты как? – раздался за дверью голос Нэрвиса.
– Так же, как чувствует себя любой невинно заключенный, – бросила в ответ. – Танцую от радости и пою сиреньи песни.
Страх перед этим стражем отступил, и, что удивительно, я начала воспринимать его как равного себе. С одной стороны, понимала, что он занимает куда более высокое положение, но это его неожиданное участие невольно подкупало.
– Только сейчас узнал, что камера буянила, – с явным облегчением выдохнул Нэрвис. – Слышишь ты, еще раз без спросу такое выкинешь, по камушкам разберу!
– И весь ваш отдел под землю уйдет, – ехидненько отозвалась потерянная душа.
Дверь тяжело отворилась, и показавшийся в проеме страж поманил меня к себе:
– Пойдем, следователь вызывает. Там третий тролль отыскался.
По путаным коридорам я шла, обуреваемая надеждой. Вдруг все-таки ошиблась и сейчас следователь признает меня невиновной? Тимард подтвердит мои слова, рассказав, как все было на самом деле, а зеленоволосый поверит, что к отправителю браслета я не имею никакого отношения.
В камере было темно и, войдя в кабинет, я поморщилась от льющегося из окна света.