Первым делом отправились на квартиру Кожиной. Конечно, найти ее там и не надеялись. Но Клавдия ехала в Крылатское, чтобы на месте разобраться, как все там произошло.

Отчет от следователя районной прокуратуры еще не пришел, но Клавдия и без него догадывалась — два крутых мужика посчитали, что одна женщина ничего им не сделает, наверняка сняли наручники, и ей ничего не стоило выхватить пистолет.

Клавдия уже видела богатые квартиры, чаще всего в них бывала на убийствах. Вот жил человек, копил деньги праведным, а чаще неправедным путем, закупал в квартиру все самое дорогущее, вил свое гнездышко (чаще гнездовище) по последнему слову, а потом приходил какой-нибудь ублюдок — и все. Лежит человек в луже крови, эксперты задирают его одежду, стягивают штаны, деловито ворочают простреленную голову, а он смотрит мертвыми глазами на свое жилье — никакой радости.

Клавдия подозревала, что и при жизни особенной радости у таких людей не было.

Как-то пришлось ей заниматься делом Фанни Каплан. Сколько версий было по поводу этой террористки. Дескать, не она стреляла, дескать, большевики сами решили убрать Ленина. И действительно, полуслепая Каплан вряд ли попала бы в Ленина. Без суда и особого следствия ее расстреляли в подвале у Кремлевской стены. Пистолет коменданта, всадившего ей пулю в затылок, потом лежал в музее революции. Коменданта, естественно, наградили.

Клавдия помнила, как в школе учительница говорила, что дедушка Ленин запретил расстреливать Каплан, что она лечилась с ним чуть ли не в одной палате, горько раскаивалась, а потом работала в Сибири библиотекарем.

Клавдия дотошно проверила все версии — Каплан действительно стреляла в Ленина. И потом сдалась сама. На благородство рассчитывала.

Но не это больше всего потрясло Клавдию. То дело боком зацепило историю потомков Пушкина. Те, что оказались на Западе, разумеется, остались живы. А вот те, что остались в России… Их расстреливали, они мерли с голоду в придорожных канавах, сидели по сталинским лагерям. Если треть из них осталась жива — слава Богу.

Клавдия выложила тогда для себя из фотографий потомков нечто вроде генеалогического древа.

И ахнула.

Красивые дети Пушкина и Натальи Гончаровой родили тоже красивых детей. А потом, в двадцатом веке, что-то случилось. И тонкие лица становились грубыми, умные глаза тупели, гордые осанки сгибались. И это было видно так явно…

Клавдия, конечно, слышала о деградации народа, но никогда в это особенно не верила. А теперь смотрела и ужасалась. Да что же произошло? Неужели просто тяжелая жизнь так изуродовала людей? А потом поняла — нет. Это из людей уходила душа. Ее выбивали, выжигали, вытравляли. И оказалось, что это неразрывно связано — красота и душа. Безо всяких там поэтических метафор, а на уровне грубой генетики.

Вот и про убитых в богатых квартирах Клавдия думала, что мертвые они ничем не отличались от живых — души в них уже давно не было.

Понятых позвали из соседней квартиры — молодых мужа и жену, вскрыли печати и вошли.

И Клавдия остановилась на пороге.

Во-первых, она, конечно, знала, что до них здесь уже побывали с обыском, но и представить не могла, чтобы дом так можно было перевернуть вверх дном. Это было скорее похоже не разгром. Даже кое-где были содраны мягкие поролоновые обои.

А во-вторых, Клавдию удивила прямо-таки спартанская обстановка. Только самое необходимое, даже телевизора не было. Только на полу толстые ковры, которые тоже перевернули. И все равно даже эта небогатая обстановка была приведена в полный хаос.

— Во, постарались, — сказал Игорь. — А что нашли?

— Пока не знаю. Отчет, скорее всего, придет завтра. Впрочем, можно позвонить.

— Что-то непохоже, что дамочка получала двенадцать тысяч долларов в месяц, — сказала Ирина.

— У нее сын больной, — напомнил Игорь.

— Все равно, — сказала Ирина. — Хоть бы занавесочки повесила. А то казарма какая-то.

— Ну что, Клавдия Васильевна, искать нам тут, пожалуй, нечего, — сказал Игорь.

— Пожалуй, — согласилась Клавдия, — а все-таки давайте посмотрим. Я — на кухне, ты — в ванной, а Ирина — в комнате. — Клавдия поставила на ножки два стула и сказала понятым: — Садитесь.

Кухня особенно жалко выглядела после обыска. Никто же не собирался убирать рассыпанную крупу или картошку, из выключенного холодильника несло несвежими продуктами, которые тоже никто не удосужился хотя бы выбросить.

Клавдия знала, что обыск делали мужчины. Для женщины разгромить кухню — это как ударить ребенка.

Клавдия потыкала пальцем в гречневую крупу на кухонном столе, заглянула в кастрюли — они были новенькие, в них если и готовили, то раза два от силы. А пельменные коробки в морозилке явно указывали, что готовили.

Да, вкусы у Инны Петровны были непритязательные. Правда, раковина блистала чистотой, что уже характеризует хозяйку как примерную. И грязной посуды тоже не было. Клавдия посмотрела на даты выпуска пельменей — ого, полгода они тут мерзли. А кетчуп даже засох.

Мгм…

В ящике под раковиной аккуратно лежали новенькие мочалки для посуды и почти полные бутылки с моющими средствами.

Ясно…

Мусорного ведра или пакета Клавдия не нашла. А очень хотелось. По мусору человека легче узнать.

Например, Чубаристов, бывший коллега Дежкиной, вообще говорил, что на человека надо смотреть сзади. Сзади он себя не контролирует. Правда, он в основном имел в виду женщин. Но кое-какой резон в его замечании был и относился ко всему человечеству.

Больше смотреть на кухне было нечего, и Клавдия пошла к Игорю.

— Ну, что у тебя? — спросила Дежки на, с трудом втискиваясь в узкое помещение совмещенного санузла.

— Тайник, — сказал Игорь. Ванна была облицована кафелем, и одна плитка снималась. На полу осталась запекшаяся лужа крови, на стене тоже виднелись пятна.

— Здесь она в них и стреляла, — сказала Клавдия.

— Странный только какой-то тайник, — пожал плечами Игорь.

— А что такое?

— Пощупайте стенки. — Игорь уступил место Клавдии.

Та опустилась на колени и сунула руку в нишу. Стенки ее были