Улыбаюсь. В историю входят герои. Не благодетели, нет. Ну ладно, они тоже. Но только если у них есть двести кораблей, нагруженных золотом. И только если они тонут по пути. На берегах Ридии до сих пор время от времени находят монеты. Это был тот ещё крах.
— Если для того, чтобы стать королём, нужно завоевать любовь нескольких голодающих, то я тоже так могу.
Наступает одна из таких пауз, когда кажется, слышно даже взмах ресниц.
— Что? — переспрашивает Жак.
Скрещиваю руки, глядя на короля.
— Я стану народным героем, — заявляю ему. — Что ты на это скажешь, пап?
— Что?
— Я же принц. Меня растили умным, сильным и отважным. И, очевидно, что этот шут гороховый может быть сколько угодно богат и щедр, как он утверждает, но он просто-напросто не способен на истинный героизм. Я говорю обо всех тех подвигах, которые могли бы совершить только короли из легенд, о геройских поступках, которые остались в далёком прошлом и не совершаются знатью в наше время, потому что считаются слишком опасными. Я спасу девиц в беде, помогу целым деревням. И тогда мы посмотрим, кого полюбят крестьяне, — поднимаю палец. — Один месяц. Этого достаточно, чтобы доказать всему Сильфосу… нет, всей Маравилье, что я именно тот правитель, который всем нужен.
Тишина продолжается ещё несколько ударов сердца, прежде чем оборваться взрывом смеха. Смеха этого придурка Жака, перегнувшегося через стол и захохотавшего с удвоенной силой. Недовольно кривлюсь, намереваясь сказать, что я вообще-то говорил серьёзно, но слова застревают в горле, когда отец бросает на него ледяной взгляд, от которого Жак мгновенно замолкает. Почти. Его плечи всё ещё содрогаются от сдерживаемого смеха, он прикрывает рот, чтобы подавить истеричный хохот.
— Полагаю, тебе лучше уйти, — говорит ему отец. — Я продолжу этот разговор наедине со своим сыном, Жак. Ступай к своей жене: в её положении ей может понадобиться твоя помощь.
Не знаю, что там у неё за положение, но раз уж оно удостоилось внимания нашего отца, то могу себе представить.
Новоиспечённый престолонаследник (пусть наслаждается, пока может, это не навсегда) отвешивает безупречный поклон, по которому видно его знатное происхождение. Его губы плотно сжаты. Подозреваю, ему не даёт покоя мысль, что он рассердил нашего отца. Возможно, поэтому, чтобы задобрить его, он кланяется мне.
— Брат.
— Для тебя — принц Артмаэль.
Я сверлю его взглядом, пока он не закрывает за собой дверь. Затем фыркаю и разворачиваюсь к отцу.
— Мне не оставили иного выбора, — говорит он, не давая вставить ни слова. — Мне не нужны конфликты в королевстве, а знать легко может выйти из-под контроля, если сочтёт, что их интересы ущемляются или что они могут заполучить больше власти.
— Но если ты запасёшься терпением, — продолжает отец, — я подыщу тебе достойный трон. Это может стать отличной возможностью для нашего королевства: расширим границы и заключим сильные союзы. Принцесса Дионы — молода и очаровательна, как говорит молва. Возможно, это и есть трон, которого ты достоин. Я вырастил тебя и научил всему, что знаю сам, не для того, чтобы оставить с чем-то меньшим, чем процветающее королевство.
Звучит неплохо, почти уговорил. Я никогда не бывал в Дионе, но слышал, что их корабли самые лёгкие и быстрые и что к их берегам причаливают моряки издалека, и они говорят на чужеземных языках, непонятных нам. Что они прибывают из земель, где женщины носят короткие платья, если вообще-то что-то надевают. Из мест, где война стала такой обыденностью, что как только мальчику хватает сил поднять меч, его отправляют на поле боя.
Варвары.
Гоню эти мысли из головы.
— Я не хочу другое королевство, — отвечаю, оскорблённый предложением. — Я хочу Сильфос, и на меньшее не согласен. Диона может быть чудесной страной, и не сомневаюсь, что их принцесса вся из себя такая распрекрасная, как о ней говорят, но это место не для меня. Это не мой дом. Это просто… чужое.
Там нет этого замка. Нет этих коридоров, по которым я бегал тысячи раз. Нет нашего оружейного двора, полного солдат, с улыбкой встречающих своего принца. Там, скорее всего, нельзя просто пойти город, где все будут принимать меня за своего. Никто не выпьет со мной в таверне, пока у меня на коленях сидит девица, прижимаясь губами к моей шее. Там я буду блуждать по улицам, потому что потеряюсь в незнакомом месте, а не потому что просто захотелось побродить бесцельно.
Это всё совсем не то, как бы ни пытался убедить меня отец, что другое королевство может стать местом моей мечты.
— Ничего не могу поделать, сынок. Что ты от меня хочешь? Чтобы я послал кого-нибудь убить Жака с его беременной женой, и таким образом избавиться от проблемы?
— Честно говоря, не самый худший из вариантов, услышанных мной сегодня.
Я бы даже сказал, что это первая разумная мысль из его уст за последние несколько минут. По крайней мере, так мы сможем вернуть естественный порядок вещей.
До меня слишком поздно дошло, что вопрос был риторическим, и к сожалению, мой комментарий отца не порадовал.
— Артмаэль! О чём ты только думаешь?
— Я скажу тебе о чём: о короне. И обо всём… чего у меня больше нет.
— Его семья по матери очень влиятельна, — тогда как из родни королевы, к несчастью, никого уже не осталось. — Он не лгал, когда сказал, что усердно работал и прислушивался к простым людям. Его мать, кстати, была выдающейся женщиной, и если бы ты по-настоящему интересовался, что происходит в Дуане, то ты бы знал, как тяжело пережили местные весть о её смерти несколько дней назад, — вздыхает, будто бы разделяет эту скорбь. — Я люблю тебя, сын мой, но что ты сделал, кроме того, что родился в королевской семье? Ты же никогда по-настоящему не заботился об этих людях. Возможно, в этом есть моя вина: что неправильно тебя воспитал, что позволил жить, как хочется, не обременяя ответственностью. Ты хоть раз присутствовал на каком-нибудь политическом собрании? Что ты знаешь о голоде и нищете, в которой живут некоторые наши подданные? Наш долг — заботиться об их благополучии, но ты только и делал, что спускал деньги в борделях и на рынке, куда ходил только за тем, чтобы покрасоваться перед девушками.
Поднимаю брови. Привёл в дом бастарда и теперь смеет читать мне лекции о морали… Я, по крайней мере, не обрюхатил ни одну