– Как дети?
– Нормально. С успехом держат равновесие. Один ангелочек и один дьяволенок. Так что все как всегда.
Констанс была замужем дважды: один раз за итальянцем, второй – за англичанином. Мальчик был отпрыском итальянца и к одиннадцати годам имел за плечами уже четыре школы, из которых его неизменно вышвыривали.
– Вчера Джанни опять отправили домой, – с привычным смирением сообщила Констанс. – Едва не устроил групповой секс на уроке рисования.
– Брось, Констанс! Это уже слишком!
Констанс всегда была склонна к преувеличениям.
– Ну, не групповой секс, разумеется. Кажется, пытался выкинуть из окна какую-то очкастую малышку. Утверждает, что она на него глазела. Но так или иначе, все обошлось. Он сможет вернуться в школу денька через два. Похоже, что по окончании семестра Филиппу премируют «Критикой чистого разума». Подсчитали ее ай-кью[6] и теперь говорят, что она в будущем вполне может стать президентом «Ай-Би-Эм».
– Передай, что я привезу ей из Канн синюю матросскую форменку.
– А заодно и мужчину, которого можно обрядить в эту форменку, – посоветовала Констанс, убежденная, что дети, подобно ей самой, просто одержимы сексом. Филиппе было всего девять, и, на взгляд Крейга, она почти не отличалась от его собственных дочерей в этом возрасте. Если, конечно, не обращать внимания на то, что она не встает, когда в комнату входят взрослые, и иногда употребляет заимствованные из материнского лексикона выражения, которые Крейг предпочел бы не слышать из уст ребенка.
– А как твои дела? – поинтересовалась Констанс.
– О’кей.
Гейл Маккиннон вежливо встала и удалилась на балкон, хотя Крейг был уверен, что она слышит каждое слово.
– Кстати, – вспомнила Констанс, – вчера вечером я замолвила за тебя словечко твоему старому приятелю.
– Спасибо. Кто он?
– Я ужинала с Дэвидом Тейчменом. Он всегда звонит мне, когда бывает в Париже.
– Как и десять тысяч других людей, так что в этом он не оригинален.
– Не хочешь же ты, чтобы я ужинала в одиночестве?
– Ни за что.
– Кроме того, ему уже сто лет. Он тоже собирался в Канны. Сказал, что подумывает о создании новой компании. Я намекнула ему, что у тебя наверняка что-то для него найдется. Он пообещал связаться с тобой. Не возражаешь? В худшем случае он просто безвреден.
– Только не повтори это при нем! Он умрет, если услышит нечто подобное.
Дэвид Тейчмен терроризировал Голливуд вот уже более двадцати лет.
– Зато я сделала все, что могла. – Она громко вздохнула прямо в трубку. – Не представляешь, каким ужасным было утро. Я проснулась, пошарила рукой по кровати и сказала: «Чтоб его черти взяли».
– Почему?
– Потому что тебя рядом не было! Ты скучаешь?
– Да.
– Тон у тебя такой, словно говоришь из полицейского участка.
– Что-то в этом роде.
– Не вешай трубку. Мне все ужасно надоело. Ты вчера ел на ужин буйабес?[7]
– Нет.
– Ты тоскуешь по мне?
– Я уже ответил.
– Ничего себе ответ! Любая девушка посчитает его равнодушным.
– Я не хотел, чтобы ты так подумала.
– Жалеешь, что меня с тобой нет?
– Да.
– Назови меня по имени.
– Предпочел бы не делать этого.
– После нашего разговора я паду жертвой мрачных подозрений.
– Не стоит.
– Этот звонок – сплошная зряшная трата денег. Заранее ненавижу завтрашнее утро.
– Почему?
– Потому что опять проснусь, протяну руку, а тебя снова нет.
– Не будь жадюгой.
– Что делать, я очень алчная леди. Когда выставишь из номера всех незваных гостей, перезвони мне, ладно?
– Так и быть.
– Назови меня по имени.
– Надоеда.
На другом конце линии раздался смех и что-то щелкнуло. Констанс отключилась. Крейг повесил трубку. Девушка вернулась с балкона.
– Надеюсь, я вам не помешала, – посетовала она.
– Вовсе нет, – заверил Крейг.
– После звонка у вас вид куда счастливее.
– Да? Не заметил.
– Вы всегда так отвечаете на звонки?
– Как именно?
– «Крейг у телефона».
Он на минуту задумался.
– Да… по-моему. А что?
– Звучит так… так казенно, – протянула девушка. – Ваши друзья не обижаются?
– Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно.
– Ненавижу казенщину, – призналась Гейл. – Если бы мне пришлось с утра до вечера сидеть в офисе… – Она выразительно пожала плечами и снова присела к столу. – Как вы оцениваете прочитанное?
– Еще в самом начале карьеры я взял себе за правило никогда не судить о целом по его части, тем более когда работа не закончена.
– Но все же намереваетесь дочитать до конца?
– Да, – кивнул Крейг.
– Обещаю быть спокойной, как тихая звездная ночь.
Она поудобнее устроилась на стуле, откинулась на спинку и скрестила ноги. Крейг заметил, что ступни у нее все-таки чистые, и вспомнил, сколько раз приказывал дочерям не сутулиться. А они все-таки отказывались сесть прямо. Целое поколение с плохой осанкой.
Он снова поднял желтые листочки и стал читать.
«Это интервью Крейг согласился дать Г. М. В гостиной своего „люкса“ (за который платит сто долларов в сутки) в отеле „Карлтон“, розоватой, напоминающей безвкусно украшенный торт штаб-квартире всех приезжающих на Каннский кинофестиваль VIP-персон. Крейг – высокий, стройный, медлительный костлявый мужчина с седеющими густыми волосами, длинными и небрежно зачесанными назад, ото лба, изборожденного бесчисленными морщинами. Глаза – холодные, светло-серые, глубоко посаженные камешки – бесстрастно взирают на вас сквозь полуопущенные ресницы. Ему сорок восемь, выглядит он на свои годы и производит впечатление стражника, наблюдающего в бойницу на крепостной стене за приближающимися вражескими войсками. Голос, в котором еще чувствуется его родной нью-йоркский выговор, низок и чуть хрипловат. Манеры старомодные, безликие и вежливые. Стиль одежды строго консервативен, особенно для этого города, наводненного крикливо-павлиньими нарядами, как женскими, так и мужскими. Его вполне можно принять за преподавателя литературы Гарвардского университета, проводящего летние каникулы в Мене.[8]
Он некрасив: слишком невыразительные и жесткие черты лица, а рот чересчур тонкий и плотно сжат. В Каннах, где немало собравшихся знаменитостей работали либо на него, либо с ним и где он был тепло встречен, у него, похоже, множество знакомых, но совсем нет друзей. Два из трех вечеров после своего приезда он ужинал один, и в каждом случае неизменно выпивал до еды три мартини и бутылку вина за едой без каких бы то ни было видимых последствий».
Крейг покачал головой и бросил стопку на книжную полку у окна. Три-четыре листочка остались непрочитанными.
– В чем дело? – осведомилась девушка, внимательно за ним наблюдавшая. Он ощущал ее пристальный взгляд даже через темные очки и поэтому старался ничем не выразить своего отношения к статье. – Обнаружили какой-то ляп?
– Нет, просто нахожу главного героя крайне несимпатичным.
– Доберитесь до конца, – посоветовала она, – увидите, как он изменится к лучшему.
Она встала, но не подумала распрямить плечи и по-прежнему некрасиво сутулилась.
– Я оставлю это вам. Представляю, какой напряг – читать что-то под бдительным оком автора.
– Пожалуй, захватите эту штуку с собой, – посоветовал Крейг, взмахом руки показывая на горку бумажных листков. – Я прославился своей рассеянностью. Вечно теряю рукописи.
– Ничего страшного, – заверила она. – У меня осталась копия.
Телефон снова затрещал. Крейг взял трубку.
– Крейг у телефона, – бросил он по привычке,