Как-то странно понимать, что она до сих пор воспринимает его как ребенка, ведь он уже не просто старый, он - древний, скоро уже пятьдесят!
- Давай, парень, такси уже приехало, - говорит он, немного смущенный из-за бабушкиной суеты, выглянув в окно на улицу.
Затем отец поворачивается к нам и целует старушку в лоб. Она берет меня за руку.
- Ты - лучший из них, сынок, лучший из всех, - шелестит она с неожиданной доверчивостью.
Это она говорит каждый раз, когда видит меня, с самого дня моего рождения.
Когда-то я кипятком ссал, когда слышал эти слова, но потом открыл для себя тот факт, что она говорит это всем своим внукам и даже соседской детворе! Но уверен: на этот раз она была откровенна и обращалась именно ко мне.
Лучший из них всех, ага.
Она убирает руку и отдает отцу сумочку, которую держала все это время.
- Здесь термос для вас, попьете в дороге, Дэвид. Смотри не потеряй, - шутливо грозит она.
- Мама, я же говорил, на этот раз буду расчетлив, - стыдливо отвечает он, будто снова стал мрачным, обиженным ребенком.
Он уже собирается уйти, но она останавливает его.
- Ой, чуть не забыли, - вспоминает она, идет к серванту, берет три маленькие стопки и наполняет их виски.
Отец закатывает глаза:
- Мама ...
Но она его не слышит. Бабушка поднимает стакан и предлагает нам присоединиться, хотя ненавистный для меня виски - это последняя вещь, которую мне хотелось попробовать в такой ранний час.
- За нас, наших близких и тех, кто нас уже оставил! - Произносит тост бабушка.
Отец закидывает стакан одним глотком. Бабушка уже навеселе, от нее веет каким-то настоящим космосом, но я не заметил, чтобы она хотя бы немного пригубила. Мне приходится сделать пару нудных глотков, чтобы покончить с этой постыдным делом.
- Давай, сынок, ты - один из нас, Рентон! - Подбадривает меня бабушка.
Отец кивает мне, и мы покидаем этот старый дом.
- Страшная женщина, - замечает он, однако в его голосе звучит тепло.
В то время как мы залезаем к огромное черное такси, у меня начинает бурчать в животе. Я машу старушке рукой, ее маленькая фигурка остается у дверей на еще темной улице, напоминая старую обезумевшую летучую мышь, которая всем своим нутром желает вернуться назад, в тепло.
Глазго. Это мы учимся писать без ошибок еще в младших классах: «Бабушка любит выпить стаканчик виски».
Еще не рассвело, а в понедельник, в четыре утра, в Уиджвилле уже не продохнуть, потому что все такси, громыхая и поскрипывая, стекаются в город. Здесь воняет, как в мусорном баке; какие гребаные гадкие отбросы блевали здесь всю минувшую ночь, что было очень легко заметить даже не чуткому носу. - Господи Иисусе.
Какой-то парень помахал рукой, видимо, чтобы не так сильно воняло.
Мой отец - огромный широкоплечий человек, в то время как я пошел в мать - тощий и слабый. Его волосы можно с уверенностью назвать белокурыми (даже несмотря на то, что оно уже седеют), в отличие от моих, сколько бы я не пытался сделать с ним хоть что-то, были всегда рыжими.
Он был одет в коричневую вельветовую куртку, которая, следует признать, имела достаточно роскошный вид, хотя ее и портил значок футбольного клуба Глазго «Рейнджерс», приколотый, среди прочих, от объединенного профсоюза инженеров, а еще от него пахло классическими духами «Блю Стратос».
Автобус ждал нас посреди опустевшей площади за Эрджайл-стрит. Туда же наметил свой путь и какой-то бродяга-попрошайка, который, провел где-то ночь, а теперь возвращается к своей обычной рутине. Я влезаю в автобус, чтобы съебаться отсюда как можно скорее, чтобы не видеть больше этого мудака. Этот пиздюк выводит меня, в нем нет ни гордости, ни национального сознания. Он водит безумными глазами, а какие-то будто резиновые губы морщатся на его багряном лице. Его полностью уничтожила система, и все, что этот паразит общества может сделать, - это просить у людей денег, чтобы купить еще одну бутылку.
- Мудила, - хрипло говорю я.
- Не суди так быстро, сынок, - у отца акцент более глазговский, чем у меня. - Ты не знаешь, что пришлось пережить этому парню.
Я молчу в ответ, но и знать не хочу эту его историю попрошайки. В автобусе я сижу рядом с отцом и парой его старых корешей с Гован-Ярдз. И это хорошо, я чувствую себя ближе к отцу, чем прежде. Кажется, уже сто лет прошло с тех пор, как мы делали что-то вместе, только вдвоем. Он удивительно молчаливый и задумчивый, хотя, догадываюсь, беспокоится о моем брате, нашем малом Дэйви, которого снова забрали в больницу.
В автобусе полно бухла, но трогать его не позволено никому, пока мы не поедем обратно; тогда уже можно будет отпраздновать, остановившись так, чтобы ни один гребаный грузовик не проехал! Хотя удержаться довольно трудно; бабушка Рентон собрала нам с собой кучу еды - сандвичей на белом хлебе с сыром, помидорами, ветчиной и снова помидорами, будто нам в последний раз суждено поесть!
Имейте ввиду, наш автобус был больше похож на фанатский, из тех, что едет поддержать любимую команду на футбольном матче, чем на сборище пикетчиков; в нем всех объединяет странное чувство единства, которое можно встретить разве что на финальной игре футбольного чемпионата мирового уровня; и ощущение только усиливалось благодаря плакатам, что висели на стенах. Половина пассажиров нашего автобуса были шахтерами, которые ехали бастовать с Эйршира, Ланаркшира, Лотиана и Файфа; остальные были членами профсоюза преимущественно старшего возраста и обычными настоящими путешественниками, типа меня, конечно. Я чуть ли не до потолка прыгал, когда отец сказал, что нашел для нас свободные места; проклятые политиканы и профсоюзные большие, блядь, деятели умрут от зависти, ебать их в четыре дырки, я прибрал к рукам сидячее место в автобусе, который обычно полностью принадлежит шахтерам и национальному профсоюзу!
Не успели мы отъехать подальше от Глазго, как темнота рассеялась и уступила место прекрасному летнему небу, такому ярко-голубому утром. Хотя и было совсем рано, но на пути нам уже иногда встречались машины, которые каждый раз сигналили, чем свидетельствовали о поддержке забастовки.
По крайней мере, мне удалось поговорить с Энди, лучшим корешем папы. Достойный человек, настоящий уиджи, бывший сварщик и пожизненный член коммунистической партии. Кожа на его костлявом лице полупрозрачная, желтая от курева.
- Ты возвращаешься в универ в сентябре, да, Марк?
- Да. Впрочем, мы с ребятами хотим поехать «Интеррейлом» в Европу, типа. А к тому времени работать на старой работе, столяром, надо же хоть пару шекелей в путешествие приберечь.
-