Выше категории «Т-14» я здесь не поднимусь, а буду примерно себя вести, папаша одолжит мне свою «МБ».
Камил повернул ключ в замке и, нахмурившись, вошел в кабинет. Сбросив с плеч ватник, соскреб комья грязи с сапог и устало рухнул в кожаное кресло за массивным письменным столом. Закурил душистую «Спарту» из картонной коробочки (этот дефицитный товар в твердой упаковке с надписью «Инж. Цоуфал» уже два года поступал сюда из главного буфета).
Перед серым зданием соседней углеобогатительной фабрики стояло несколько грузовиков. Асфальт дороги почти исчез под толстым слоем грязи. Приход весны как будто не касался химзавода. Собственно, заводу было безразлично любое время года. Густая сеть паропроводов высокого давления, укрепленных под мостовыми опорами и укрытых глубоко под землей, создавала вокруг химички специфический микроклимат. Влажность. Постоянная влажность. Зимой — от снега, который таял, едва коснувшись земли, словно насыщенной тепловой энергией, летом, да и весь год, — от пробивающегося пара из мостовых распределителей.
Камил как можно ниже наклонился над столом, чтобы отвратительное зрелище скрылось за подоконником. Теперь в окне рисовалась только освещенная солнцем вершина далекой горы и на ней сверкающая белая жемчужина замка Езержи. Там уже весна. Настоящая весна. Камил почувствовал прохладное прикосновение к щеке листа бумаги с начатым переводом, но не позволил себе нарушить блаженного состояния, в котором пребывал. Нирвана. Состояние высшего блаженства. Не допускать для себя ничего неприятного. Двух страниц перевода на сегодня вполне достаточно. Согласно договору, они принесут пятьдесят крон, заработанных в рабочее время. За последний месяц я заработал больше двух тысяч.
Задребезжал телефон. Резко и враждебно.
— Инженер Цоуфал слушает, — недовольно отозвался Камил.
— Ну так как там с насосом?
— У страха глаза велики, граждане диспетчеры! Запишите-ка в свои блокноты, что вечерняя смена примет участок без повреждений. Ясно?
Он не стал ждать ответа и положил трубку. Мозгляки проклятые, идиоты в этой диспетчерской. Везде им мерещатся аварии…
Он снова опустил голову на стол, но ощущение покоя не возвращалось. Что, если Хлоуба на этот раз только подчинился приказу? Каждую минуту по трубам западного участка проходит по меньшей мере десять тонн бензина. И днем, и ночью, и в субботу, и в воскресенье…
Камил поднял трубку и по памяти набрал номер.
— Секретариат технического директора.
— Пожалуйста, соедините меня с отцом.
— Товарищ заместитель директора выехал в Усти, сказал, что будет к четырем.
Он отнял телефонную трубку от уха, чтобы не слушать щебетания экзальтированной пани Подлуцкой. Отец уж лет двадцать сражается с ней и, как ни странно, еще не потерял рассудка. Поток речи на миг ослаб, Камил успел вставить: «Благодарю вас, всего хорошего» — и повесил трубку.
Ну вот, на совет отца рассчитывать не приходится.
В лабиринте линий, который назывался «Схема расположения трубопроводов завода», мало кто мог бы разобраться.
Камил отошел от схемы. Подобными чертежами у него были обклеены три стены кабинета, а четвертую занимали огромные канцелярские шкафы с кипами печатной продукции на иностранных языках. Бумаги эти по большей части были никому не нужны, но производили должное впечатление. Он с озабоченным видом взъерошил волосы. Все же лучше подождать отца. Но ведь кто знает, когда он вернется. В молодости отец боролся за сокращение рабочего дня, а теперь проводит на работе пятьдесят часов в неделю.
Он вновь набрал номер.
— Медпункт.
— Инженер Цоуфал. Жена там?
В трубке раздался шум. Он ясно расслышал цокот каблуков по паркету, потом какой-то разговор и наконец голос Здены:
— Цоуфалова.
— Привет, Зденка. Кажется, сегодня я задержусь на работе… Ты не заедешь за Дитункой?
— Сегодня я не могу, Камил. Прухова должна была провести профилактику, а потом извинилась, сказав, что сегодня не придет, так что я вынуждена остаться.
— Ты вынуждена?
— Никого же больше нет.
Камил нервно постучал карандашом по столу. Это неожиданное препятствие расстроило его. У человека на шее самый большой участок работы, семьсот подчиненных, на полмиллиарда оборудования, а тут еще и в ясли за ребенком ходить!
— У тебя ведь тоже ребенок, не так ли? Откажись. Что тебе за дело до какой-то Пруховой?
— Нельзя. Я уже обещала доктору Краусу, что сегодня останусь.
Камил швырнул карандаш на стол. На Крауса у него была аллергия. Что это он себе позволяет? Так я никогда своего не добьюсь.
— Пригласи-ка этого господина к телефону.
Телефон вдруг онемел. Камил положил трубку, потом снова набрал номер. Занято. В ярости швырнул трубку на вилку аппарата и закурил. Значит, для Крауса можно и остаться… Он взглянул на фотографию, лежавшую под стеклом на письменном столе. Дитунка и Здена перед новогодней елкой. Здена с длинными каштановыми волосами, красиво причесанная. Если она так же умна, как и хороша, ты ее не стоишь, сказал ему отец, увидев Здену впервые. Ты ее не стоишь, повторил он в тот же день. Успел найти с ней общий язык. Они разговаривали так сердечно и дружески, что Камил почувствовал ревность. Тогда ему было двадцать четыре.
Но больше всяких причесок шли ей распущенные волосы. Распустив волосы, входила она каждое утро в приемную доктора Крауса…
Эти мысли не давали Камилу покоя. Это была не ревность, нет. Ревность ослабляет человека, а мужчина, стремящийся к успеху, должен быть сильным. Но почему она согласилась остаться?
Озадаченный тем, что творится со Зденой в последнее время, он вышел из кабинета, и, так как инженер Рамеш уже третий день находился в командировке в Кралупах, он постучал в дверь его приемной, где хозяйничала Милада Кадлецова, самая большая привязанность Камила во времена летней производственной практики.
В три часа он запер кабинет, уложил огромную связку ключей в черную кожаную дипломатку и снова полюбовался синей табличкой. Радость созерцания опять была испорчена воспоминанием о двух вещах: засыпанном бензопроводе и странном поведении Здены. Камил повернулся, сбежал вниз по лестнице и поспешил к административному зданию.
Вопреки инструкции, строгого исполнения которой сам требовал от всех своих подчиненных, он раньше времени сделал отметку об окончании смены на одном из восьми компостеров, стоявших в цокольном этаже, и, подавив в себе вспышку зависти при воспоминании об отдельном входе для начальства, сокращавшем путь к остановке скоростного трамвая на добрых двести метров, вышел через главный вход. При мимолетном взгляде на стоянку, буквально забитую легковыми машинами, он снова ощутил удручающее чувство