Перелесками, глухими тропами, пробитыми зверьем, пробирался Чиледу на север, в земли своих соплеменников хори-туматов. Недавно сын Оэлун вспомнил о нем, пригласил в свою юрту. Он был один. Озабоченно хмуря короткие брови, спросил:

— Это верно, что хори-туматами правит твой родственник?

— Раньше — да, а кто там сейчас, я не знаю.

— А хочешь узнать? — Тэмуджин испытующе посмотрел в глаза. — Хочешь побывать у них?

Чиледу вспомнил, как много лет назад они с Тайр-Усуном ездили к хори-туматам, просили воинов у Бэрхэ-сэчена. Воинов тогда старик не дал…

Бэрхэ-сэчена давно нет в живых. Его место занял Дайдухул-Сохор. Жив ли он?

— Я хотел бы побывать там.

— А возвратишься? Не останешься?

— Если нужно вернуться, я вернусь.

— На тебя возлагаю трудное дело… Пусть хори-туматы потревожат тайчиутов. Сейчас, когда Ван-хан пал, тайчиуты посматривают в нашу сторону и ждут случая, когда удобнее ударить. Если же хори-туматы стукнут их по затылку, им будет не до нас.

— Они не пойдут на это, хан Тэмуджин.

— Откуда ты знаешь?

— Они не любят встревать в чужие драки, хан Тэмуджин.

— Сделай так, чтобы эта драка стала их дракой. Сможешь?

— В моем возрасте, хан Тэмуджин, люди стараются создавать, а не рушить покой.

Тэмуджин недовольно хмыкнул. С короткой рыжей бородой, не закрывающей тяжелого подбородка, светлоглазый, Тэмуджин был мала похож на свою мать, все в его лице — нос, уши, короткие брови — было другое, в то же время, особенно когда улыбался, что-то неуловимое было и от нее, когда же сердился и во взгляде возникала угрюмость, он становился чужим для Чиледу.

— Ты не так уж и стар, чтобы говорить о возрасте.

— Не стар… Но ты мог бы быть моим сыном. — Он вложил в эти слова свой, одному ему понятный смысл и горько усмехнулся: слаб человек, тешит себя тем, что могло быть.

— Тем более ты должен понимать, что наш покой недолог. Мы не можем допустить, чтобы на нас обрушился подготовленный удар. Тайчиутам не надо давать спокойно спать. Но и это не все. Твои хори-туматы все время пригревают меркитов. Чуть что — Тохто-беки бежит в Баргуджин-Токум. Если ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами, окажешь моему улусу великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой?

Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо.

— Не нужны мне воины. Я поеду один.

— Одному удобнее остаться там?

Подозрительность Тэмуджина показалась обидной.

— Здесь мой сын Олбор. Он — твой заложник.

— Зачем же так! — Тэмуджин поморщился. — Заложников берут у врагов, а разве ты мне враг?

Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал. Сын Оэлун как будто и верно судит. А все же…

Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло.

Легкая желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть потянет ветерок — плывет шорох по лесу. На солнечных косогорах, сплошь застланных мягкой хвоей, желтели маслята. В лесу Чиледу чувствовал себя в безопасности, но тропа, петляющая в чаще, в зарослях ольховника и багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи.

Чиледу все чаще выезжал в открытые долины, скакал, зорко вглядываясь в даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности, подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали женщины, сновали ребятишки, скакали всадники, ползли повозки. Тайчиуты. Враги.

Временами очень хотелось спуститься к уединенному айлу, поговорить с людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло. Всю жизнь он защищался или нападал, никогда не въезжал во владения других племен просто так, как гость.

Но неожиданно ему пришлось искать помощи у людей, которых он так старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому дну бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые кусты смородины.

Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва заметной тропе, вдруг вскинул голову, запрядал ушами. Затрещали кусты смородины, из них бурой копной вывалился медведь, рявкнул и бросился в сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу.

Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел, косил диким глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал рану и повел коня в поводу.

Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На его беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все сильнее, часто останавливался, поднимал ногу и тихо, будто жалуясь, ржал.

На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу.

Шел в темноте по косогорам, мелкие камешки