Во время одного из наших визитов к нам присоединился внук бабушкиного опекуна адмирала Уэбба, мальчик на пару лет младше меня. Бабушка купила ему новую одежду — так же, как покупала нам. Его дед был добр к ней, когда она была маленькой, и она стремилась отплатить за его доброту. Это был еще один молчаливый урок, который показывал, как щедрость передается из поколения в поколение. Спустя пятьдесят лет, сразу после того как я стал членом правления Foyles, мы получили от него письмо, в котором он выражал признательность бабушке.
Но самой большой радостью во время наших визитов в Били была возможность свободно рыться в замечательной библиотеке Уильяма. Для нас, детей, это был мир чудес, и дедушка всячески поощрял наше стремление погрузиться в него. Мы могли перелистывать страницы восхитительных иллюминированных рукописей, где сусальное золото сияло так же ярко, как в тот день, когда его нанесли писцы. Там были книги с изображением на переднем обрезе, которое делалось видимым, когда страницы раскрыты веером. Там были книги такие огромные, что мы с трудом поднимали их, и такие маленькие, что их можно было читать только с лупой. Там были памятные вещи адмирала Нельсона — кусок паруса с корабля HMS Victory, прядь его волос и несколько писем к Эмме Гамильтон. Там были табакерки, футляры для визитных карточек и шкатулки, украшенные драгоценностями. Там были средневековые музыкальные инструменты и таблички с костяными ручками для изучения букв — все эти сокровища хранились в помещении со сводчатым потолком, где всегда пахло кожей и гаванскими сигарами.
Это было место вдохновения, и мы позволяли себе вдохновиться. Уильям научил нас любить книги и красивые вещи. Я получил хорошее воспитание: большей частью оно заключалось в том, что дедушка всячески приветствовал мое желание рыться в прекрасных старых книгах. Достать с полки третье фолио Шекспира и услышать, что некогда эта книга принадлежала Сэмюэлю Пипсу, взять в руки лист Библии Гутенберга, погладить переплет часослова, изданного в Италии в XIV веке, — это ли не счастье?
После смерти Уильяма Кристина переехала в аббатство, и теперь двери библиотеки были заперты, книги покрывались пылью и связь с молодым поколением оборвалась. Когда после смерти Кристины книги пошли с молотка, я просидел три дня на аукционе Christie’s на Кинг-стрит, наблюдая, как все эти прекрасные издания, друзья моего детства, одно за другим уходят в чужие руки, в другие собрания, и библиотека тает на глазах. Я утешал себя мыслью, что теперь они станут ядром других библиотек, но подозреваю, что в основном они осели на полках разных учреждений и больше никогда не вдохновляли маленьких детей.
Хотя у компании рано появился автофургон (у меня сохранилось письмо, которое Уильям написал Уинстону Черчиллю в 1927 году: он предлагал купить любые излишки книг из его библиотеки, послав к нему гонца, чтобы тот сразу «предложил цену, заплатил наличными и увез книги в автофургоне» — предложение, которое не было принято), Уильям Фойл никогда не водил машину, да и сами машины менял нечасто. Впрочем, те, что он покупал, были не рядовыми. Первый автомобиль он приобрел, кажется, в 1926 году, и его обычно водил шофер. Иногда за руль садился его четырнадцатилетний сын Дик. Дедушка рассказывал нам, что, завидев полицейских, они быстро менялись местами, и Дик управлял автомобилем с пассажирского сиденья, подсказывая отцу, что делать с педалями.
Когда он купил свой первый лимузин, это был роскошный «даймлер» 1935 года, изготовленный по спецзаказу для махараджи, который менял машины каждый год. Водителя отделяла перегородка, а салон был отделан кожей и ореховым деревом. Между задним сиденьем и перегородкой располагалось три дополнительных раскладных кресла, поэтому в салоне могли разместиться шесть человек. К 1953 году «даймлер» постепенно пришел в негодность, и Уильям решил заменить его на «роллс-ройс». Он отправился в автосалон Джека Барклая на площади Беркли в Мейфэре посмотреть, что есть в продаже. Указав на серебристый «роллс-ройс» представительского класса, он с акцентом типичного кокни (передать его на письме не так-то просто) спросил продавца:
— И почем такой?
— Этот автомобиль, сэр, стоит пять тысяч фунтов, — надменно ответил продавец.
— О’кей, — сказал Уильям. — Я беру его.
— Вы должны внести аванс наличными, сэр.
— Нет, я заплачу пять тысяч сегодня же, — и в тот же день, к изумлению продавца, привез всю сумму в портфеле.
Дедушка любил давать людям прозвища. Он никогда не звал жену по имени — Кристина, для него она была Макушка, а она звала его Донышком. Моя мать была Ясноглазкой, ее сестра — Бэбс, правда, не припомню, чтобы он дал какое-то прозвище их брату Дику. Своего брата и делового партнера Гилберта он прозвал Энни Лори, а моего отца — Рокки. В обоих случаях он отталкивался от противного: голос Энни Лори «был низким и сладким», а у Гилберта он был пронзительным, почти визгливым; Рокфеллер умел обращаться с деньгами, а у моего отца это умение отсутствовало начисто. Моих сестер — Тину, Маргарет, Джули — и меня он называл соответственно Салли, Сара, Сьюзен и Сэмми, и некоторые по сей день зовут мою среднюю сестру Сарой.
Его щедрость во многом определяла мою жизнь в детстве и юности. Он купил моим родителям дом, тот самый, в котором я родился, хотя не припомню, чтобы он хоть раз пришел к нам в гости. Переехав в аббатство Били, он подарил особняк Илфра-Лодж своему сыну Дику. В 1955 году он вместе с моим отцом и моим дядей отправился на Лондонский автосалон и купил каждому из них по роскошному автомобилю, дяде — «ягуар Марк VII», а папе — «Армстронг сидли сапфир». Именно на этой машине я готовился к экзамену по вождению — это было солидное авто почти две тонны весом, которое по-прежнему легко развивало скорость 160 километров в час. Кроме того, Уильям оплачивал отдых нашей семьи