Ремунас потихоньку рассказывал женщине, поразившей его воображение, о князе Витовте, хозяине всей земли Литовской (он от души верил, не мог не верить, что князь тоже спасся, как и они), о Городненском замке, об отце своем. Она слушала внимательно, с интересом, иногда поглядывала на него. А мужчине было так хорошо и уютно с ней рядом, что радовали остановки, которые приходилось делать. И полтора-два дня, которые они отводили себе на дорогу, растянулись на все три. А когда до замка осталось уже рукой подать, Ремунас, слегка запинаясь, изложил Любаве свое предложение:
– Как в замок приедем, надо будет место тебе определить, госпожа. Я подумал, что лучше всего будет сказать, что ты невеста моя. Тогда и покои найдутся, и никто обидеть тебя не посмеет. Если, конечно, я хоть немного мил тебе.
– А ты что же, господин воевода, до сего времени жены не имеешь? – удивилась Любава.
– Нет, не пришлось как-то, не до того было. Так ты согласна?
Любава посмотрела ему в глаза, улыбнулась едва заметно и кивнула, покраснев и смутившись.
– Вот и славно, милая, – обрадовался воевода, – вот и хорошо. А Ванятку твоего, Иванкаса по-нашему, я как родного сына воспитаю, ты не сомневайся.
– Я верю тебе, Ремунас, – прошептала в ответ Любава и прижалась к его плечу.
А он наклонился и поцеловал светловолосую макушку, ощутив в сердце такую острую радость, что она немного была похожа на боль. Вот ведь как судьба человеком вертит. Столько лет он сохранял свое сердце свободным, а тут вдруг вмиг потерял его и доволен сверх всякой меры.
Когда впереди показался Городненский замок, Любава ахнула. Ее глазам предстало такое огромное сооружение из камня, которое она даже и представить себе не могла. Замок стоял на высоком берегу реки Неман, там, где в него впадает речка Городничанка. Такое расположение в междуречье, под защитой воды, было ей привычно. Но все остальное…
По всему охвату неправильной формы горы поднимались высокие толстые стены, завершающиеся зубцами. А в образованных стенами углах возвышались пять башен. Одна из них, самая высокая, была круглой, а остальные – четырехугольными. За стенами просматривались крыши домов – одного большого и нескольких поменьше. От всего сооружения веяло мощью и неприступностью.
Любава обернулась к Ремунасу, глаза ее сияли, как звезды.
– Ведь в таком замке можно ничего не бояться, правда?
– Ну конечно, милая, этот замок надежен как скала.
– И я буду здесь жить, Ремунас? Вместе со своим сыном, да?
– Да, милая, да, – улыбнулся воевода, – как моя жена, ты будешь жить во дворце внутри замка вместе со своим сыном и другими детьми, которых, я надеюсь, ты подаришь мне.
Любава засмущалась, все лицо ее и шею залил яркий румянец, но она смело взглянула в глаза мужчины, щедро предложившего ей и ее ребенку надежную защиту в этом неверном бушующем мире.
– Да, – шепнула она, – я стану тебе хорошей женой, Ремунас, и рожу столько детей, сколько ты захочешь.
Тут уж воевода не выдержал. Он крепко обнял свою негаданную невесту и жарко прижался губами к ее устам, заставив женщину охнуть и забыть обо всем на свете. Они не сразу пришли в себя и разомкнули губы, только услышав голос Арнаса за своей спиной.
– Вот тут ты теперь будешь жить, Иванкас, в этом большом доме за высокими стенами, – говорил низкий мужской голос, – и никто тебя не сможет здесь достать, мальчуган.
– А ты, Арнас? – В детском голоске прозвучала тревога. – Ты тоже будешь здесь со мной?
– Конечно, буду. Я останусь с тобой столько, сколько нужно. Если князь позволит и воевода согласится.
– Они позволят, – облегченно вздохнул малыш, – я попрошу, и они позволят. Я ведь княжич.
Арнас громко рассмеялся, и они двинулись к широкому и глубокому сухому рву, который отделял замок от города, и копыта их коней застучали по доскам моста.
В замке засуетились, заметив прибывших, – никто уж и не чаял увидеть их живыми. Быстро сообщили наместнику, и старый Алджимантас птицей вылетел на крыльцо. Сын был самым дорогим, что он имел, и не счесть сколько ночей провел он без сна, думая о судьбе его. И надеялся, ведь сердце беды не вещало, и страшился верить в хорошее. А сын, вот он, явился. Заросший, что твой разбойник, худой и усталый, но живой. Еще и женщину с собой привез. Во как!
Ремунас живо соскочил с коня, снял Любаву и чуть не бегом потащил ее к крыльцу, где бледный и взволнованный стоял отец. Ох, как же ему досталось, бедному, когда после этого побоища он никаких вестей не имел о сыне. А как было весть подать?
– Отец, – кинулся Ремунас к наместнику, – я живой, я вернулся.
И прижал к себе седого старого мужчину, от которого, как в детстве, пахло кожей и металлом. Видно, и сейчас наместник не слезал с коня и оружие из рук не выпускал – время-то лихое. А старик обнял сына и, не стыдясь слез, все глядел на него сияющими глазами.
Прошло немало времени, прежде чем оба опомнились.
– Милости прошу домой, сынок, – проговорил, наконец, наместник, не разжимая объятий. – А это кто с тобой, что за красавица?
– А это невеста моя, отец, – обернулся Ремунас к женщине, не скрывавшей слез от трогательного зрелища встречи отца с сыном. – Любава ее зовут. Она вдова Овручского княжича Бориса. Теперь моей женой будет. И сынок у нее есть, твоим внуком станет малец, коли ты не откажешься.
Воевода обернулся. А Арнас уже нес на руках маленького княжича, слегка испуганного всем, что вокруг происходит, и, кажется, готового заплакать.
– Вот, отец, – улыбнулся Ремунас, – бывший княжич Иван Борисович из замка, которого больше не существует, теперь будет мой сын Иванкас.
Мальчонка переводил тревожный взгляд с уже знакомого воеводы на сурового с виду старого мужчину с седой бородой. Любава замерла. Но тут лицо наместника осветилось улыбкой.
– Ну что ж, – решил он, – значит, это судьба. Иди ко мне, внучок. Я стану дедом твоим, коль другого жестокая битва забрала. Война, она ведь не разбирается, кого жизни лишает.
Он протянул к ребенку руки, и тот, робко улыбнувшись, потянулся к нему. Высыпавшие на крыльцо женщины хлюпали носами, глядя на эту картину, и утирались передниками. Любава с облегчением вздохнула. Ремунас улыбнулся и притянул ее к себе, заглянув в глаза, – все хорошо, мол.
Потом было много суеты. Наместник велел пир закатить по случаю возвращения сына с остатками отряда. На пиру он сидел, окруженный семьей – сыном и будущей невесткой, а на коленях у него