Нет, те ничего уже не хотели узнавать. Они лежали под кустами в траве и на песчаной земле. Некоторые из них были присыпаны кучками маленьких камешков. Ловкие пальцы сложили совсем маленькие кучки. Но и остальным, просто валяющимся на земле, было не лучше.
Куклы…
Вырванные руки и ноги, вдавленные лбы, расплющенные носы, раздавленные, свернутые набок головы, лысые или наполовину лысые. И где–то в траве лохмы выдранных волос. Куски пакли, увязшие в земле.
Йолан Злюка–Пылюка дунула в пучок пакли:
— К вам скоро пожалует новый гость! Сам–то он, вероятно, еще и не подозревает об этом. Выступает пока в доме с речами: он, мол, был когда–то китоловом и даже имел свой театр. Еще чего! Просто смешно! А вот имя у него на самом деле ужасно аристократическое — Арнольд! Так его называла некая Аги. Арнольд! Арнольд Паскаль! А теперь его зовут просто Куку. Или Кукутю. И через несколько дней он окажется среди вас. Примите его поласковей!
Кто–то из–под куста заметил:
— Может, еще скажешь, что и ему голову набок свернули…
— Если бы! — Злюка–Пылюка ехидно засмеялась. И неожиданно добавила: — Ах, да! Я слыхала один стишок. А ну послушайте! — И начала: — Обе ручки вывернуты, обе ножки выдернуты… — Она призадумалась. — Или тоже вывернуты? Обе ножки? «Тришка и Мишка» — так называется стишок. Славный стишок. Тришка, разделался с Мишкой. Взялся за него как следует и разделался с ним. Обе ручки вывернул, обе ножки выкрутил… Не хотите выучить? Ладно, завтра прочитаю вам стишок целиком. Несколько раз подряд. А пока спокойной ночи!
За утренним столом. День рождения.
Тишина за стеклами кухонного буфета. Молчат сахарница и соковыжималка. В ящике кухонного стола затихли ложки, ножи, вилки.
Но кто там ходит по саду? Кто стоит под окном?
Вокруг дома — застывшие в камне следы ног. Ночью дом окружают шаги, застывшие в камне…
По комнатам, погруженным в сон, пронесся голос:
— Куку, ты спишь?
Все повернулись в сторону голоса.
Маленькая семья у накрытого к завтраку стола. Пузатая сахарница из белого фарфора, славный старый недотепа Медовый Мишка, хлебница, чашки, блюдца. За одной чашкой сидела Чиму, наполовину сползшая под стол. На диване — испанская танцовщица Росита Омлетас. Все смотрели, как Арнольд поднимался в воздух. Пассажир воздушного корабля, каким–то образом выпавший из него и теперь плывущий в воздухе. Он плыл хотя и нерешительно, неуверенно, но все же плыл…
— Мужество, — бормотал Арнольд. — Сейчас для меня это самое главное.
— Ишь ты, да он настоящий воздушный гимнаст! — Йолан Злюка–Пылюка сделала двойное сальто. — Радуйтесь этому, радуйтесь. Теперь–то уж вы скоро полетите! Могу вас заверить!
— Ой, нет!
— Дорогие дамы! — Злюка–Пылюка проскользнула мимо Роситы Омлетас. — Сохраняйте спокойствие и не визжите! Нашего милого Арнольку скоро вышвырнут. Вынут из него иглу, как единственно ценную вещь, а потом…
Мать потрясла Арнольда:
— Не думаю, что можно было бы сшить лучше.
— И не надо! — болтал ногами в воздухе Арнольд. — Меня это совершенно устраивает. Только, пожалуйста, не трясите меня так! Что вы мной машете, будто я флаг или знамя!
— Флаг! — захлопала в ладоши Чиму. — Вывесим его из окна!
— Этот скелет в лохмотьях?
— Но–но! — запротестовал Арнольд. — Вы, пожалуй, употребили слишком сильное выражение. Несомненно, сударыня, я вам благодарен, но все же называть меня скелетом в лохмотьях…
Мать раскачивала Арнольда, держа его вверх тормашками. Она улыбалась, словно неожиданно наткнулась на старую игрушку.
— Очень мил. И раз уж я с ним столько возилась…
— И даже слишком много, — вмешалась Йолан Злюка–Пылюка.
— …то пусть он посидит немного на диване.
И она усадила его рядом с Роситой Омлетас.
— Арнольд, — шепнула танцовщица. — Мне кажется, вы родились под счастливой звездой! Теперь я верю даже в театр–ревю!
— Я залатала его вполне прилично. — Улыбка исчезла с маминого лица. — Разумеется, постольку–поскольку…
Йолан Злюка–Пылюка повторила:
— Постольку–поскольку! Арнольку постольку–поскольку скрепили. Постольку–поскольку его можно посадить к столу. Но хвастаться тут нечем. Его лучше спрятать под диванную подушку. Арнолька ведь постольку–поскольку Арнолька…
Арнольд оборвал ее болтовню с небрежным высокомерием:
— Знаете что, Йолан? Я ведь вас не слушаю. У меня в одно ухо вошло, из другого вышло.
— Скажите пожалуйста! Мне бы только хотелось узнать, где у вас вообще уши? По–моему, у вас их и не было, либо они от времени…
— Ну, полно, оставьте! — умоляла Росита Омлетас. — Прошу вас, прекратите! — И — после паузы — очень тихим, просительным голоском: — Расскажите что–нибудь, Арнольд!
— Да, это не помешает, — кивнула Чиму с другой стороны стола.
— Что ты сказала? — спросила мама. — И вообще, с кем ты разговариваешь?
— «С кем»! «С кем»! — отмахнулась Чиму.
У окна появился Крючок. Подал какой–то знак, крикнул:
— Чиму! Чиму!
Чиму через стол наклонилась к Арнольду.
А он, казалось, собирался закурить сигару. Да, да, сначала ароматная сигара после хорошего завтрака, а потом можно и начинать.
— День рождения!
— Хорошее название!
— Хорошее название? Вы сказали, милая Росита, что это хорошее название?
— Для музыкальной пьесы. Которую покажут в театре–ревю Арнольда. Какие роли! Ну, а главную женскую роль…
— Она будет принадлежать Аги. Малютке Аги.
— Аги… Малютке Аги! — Голос Роситы прозвучал глухо, разочарованно. — Опять эта Аги! Вечно эта Аги!
Росита Омлетас чувствовала, что снова попала в ловушку. «Если Арнольд когда–нибудь и встанет на ноги (постольку–поскольку!), то снова появится эта Аги! Вечно только она, только малютка Аги. Кажется, мне придется попытать счастья в другом месте. Так я никогда не попаду на сцену!»
— День рождения, — продолжал Арнольд. — Это был день рождения Аги. Ей исполнилось восемь лет. Восемь свечей на торте. И эти свечи нельзя было зажечь. Вы спрашиваете, милая Росита, почему?
— Кажется, я вообще ни о чем не спрашивала. (Подавитесь вы вашим тортом с восемью свечами!)
— Мы сидели вокруг стола с тортом. Аги, ее родители и ваш покорный слуга. Узкий семейный круг. Мы ждали, когда раздастся звонок. Но звонка не было. Где же гости? Куда запропастились гости?
Аги составила длинный список гостей: Ютка Кадар, Панни Флиц, Янчи Франк, Петер Панцел, Симат. Не забыла она и о сорок четвертом трамвае, который раньше был автобусом и, вероятно, когда–нибудь снова им станет… Но где они запропастились?
«Не прилип ли сорок четвертый к остановке?» — смеялась Аги.
Я сказал, что она смеялась. А между тем я понимал, что скоро… О, как я хорошо знал свою маленькую приятельницу! Не говоря уже о том, что, если она чего–то не могла добиться, у нее сразу начинался насморк и ужасно разбаливалась голова.
(«Хоть бы у