Вторую порцию журналистов доставили рано утром. Небольшой автобус, отправленный Смуком, ехал от албанской границы всю ночь. Если вдуматься, очевидное свидетельство успехов ОАК.
Для встречи Смук сменил военную форму на одежду, больше подходящую сельскому учителю: вельветовые брюки, поношенный шерстяной пиджак, свитер грубой вязки с высоким горлом. Очень мирный вид. Правильный облик для предстоящего мероприятия.
Немцы, швейцарцы, американцы, французы. Если верить списку, все – корреспонденты, не вылезающие из горячих точек, привычные ко всему. Смук наблюдал, как помятые, невыспавшиеся, напряженные гости по одному спрыгивают на землю с высокой подножки, прижимая к груди камеры, раздвижные штанги микрофонов, дорожные сумки. Настороженно оглядываются, инстинктивно жмутся друг к другу. Жалкое зрелище, стадо воинственных овечек.
Делегацию встречали староста Кергена и седенький мулла. Староста знал по-английски только «Здравствуйте!» и «Спасибо!», поэтому потратил словарный запас в первую же минуту, обойдя всех приехавших и лично поприветствовав каждого. Мулла не переставал улыбаться и молча кивал всем издалека. Вокруг метались активисты из местных, перекрикивались по-албански, чем только создавали суету.
К счастью, с журналистами приехал переводчик – какой-то студент из Тираны не отказался от хорошей подработки. Непривычный к косовскому диалекту, он все время переспрашивал, а переводил только то, в чем был уверен. Но лучше, чем ничего.
Наконец, гостей провели в большой армейский шатер, установленный накануне и с вечера прогретый калориферами, предложили завтрак. Прессу надо кормить, вспомнил Смук слова Робин.
Когда журналисты перекусили и немного взбодрились, их повели к захоронению.
– Кто успел поставить свет? – краснощекий немецкий репортер толкнул локтем своего оператора, тот тоже недоверчиво осматривал прожекторы и отражающие экраны, установленные полукругом по краю ямы.
– Ваши британские коллеги, – счел нужным вмешаться Смук, и его швейцарский немецкий был безупречен и мягок, – прибыли несколько раньше. Решили воспользоваться преимуществом и, не теряя времени, приступили к съемке. Не беспокойтесь, мы взяли с них слово, что до пресс-конференции никакой материал в эфир не уйдет.
Немцы удовлетворенно кивали, с любопытством рассматривая обратившегося к ним рослого косовара. Уверенный взгляд, волевое лицо, учтивая речь образованного человека. Немецкий выше всяких похвал. Такого парня можно выносить на обложку. Понять бы, кто он.
– Невозможно на это смотреть, – всхлипнула американка.
Защелкали объективы. В глубокой траншее были свалены тела мужчин, женщин, детей, присыпанные песком. Точнее, тело одного ребенка лежало самым верхним – но кто знает, что там, в глубине?
– Югославы не хотят понять, – спокойно и скорбно сказал Смук, – что каждый косовар мечтает о свободе для своего народа. И они готовы убивать. ОАК – это наши силы самообороны, попытка косоваров защититься от сербского геноцида.
Красные огоньки видеокамер, выпученные зрачки объективов окружали его со всех сторон.
– Косово в огне, – добавил Смук. – Услышьте нас, нам нужна ваша поддержка!
Может сработать, подумал он, слушая себя со стороны, щурясь от фотовспышек. Робин наблюдала за ним из задних рядов. У нее тоже сложился удачный день.
Глава 5
Белград, Югославия24 марта 1999 годаЛюди потянулись к мостам над Савой ближе к закату. Приходили по одному, по двое, останавливались кто в самой середине, кто у перил или крайних опор. Старики, женщины, студенты. Белградцы и приезжие. Смотрели в небо.
Беседы незнакомых людей рождались и затухали. Над всеми довлело одно скользкое упругое злое слово: УЛЬТИМАТУМ. Еще год назад казалось, что худшие времена позади. Что потерявшая половину территории и населения Югославия сможет залечить раны и понемногу отстроить новую мирную жизнь.
Но нет. Ничего не закончилось. Некоторым странам показалось, что они лучше знают, что хорошо для Косова. Югославия осталась один на один с превосходящей силой. Отвод войск из Косова в одностороннем порядке был бы равносилен сдаче края бандформированиям ОАК. Это было ясно и сторонникам Милошевича, и его противникам внутри страны. На требования извне президент ответил «нет». Колесо истории катилось неумолимо, и неотвратимые последствия приближались.
Мосты над Савой – гордость старого города, сколько же человек одновременно смогло поместиться на их потертой брусчатке!
Угрюмый хромой мужчина тащил за руку сквозь толпу семилетнего сына.
– Папа, а мы будем птичек кормить? Давай тоже постоим, хочу птичек!
– Идем, Миха! Птички сегодня не прилетят.
– Вы так думаете? – сказала высокая худая старуха из толпы. – Ультиматум истек, можно ждать всякого! Нужно стоять здесь! Если они увидят людей на мосту, то не станут его бомбить!
Мужчина презрительно бросил в ответ:
– Да кто вас разглядит с десяти километров?
Старуха никак не отреагировала. Сомнениям не было места.
Перебравшись на другой берег, мужчина и мальчик уткнулись в «уазик» защитного цвета, остановленный полицейским. Мужчина раздраженно хлопнул ладонью по капоту и протащил сына мимо.
– Похоже, не проедем, товарищ майор! – бодро рапортовал Цыбуля. – Метнусь на рекогносцировку?
– Действуй, – сказал Шаталов.
Сержант выскочил из «уазика» и вступил в общение с полицейским. Воронов, сидевший впереди на пассажирском сиденье, обернулся с заговорщицкой миной.
– Слушай, у нас полчаса есть? Жене обещал люстру, мне как раз через две недели домой. А тут ребята-дипломаты подсказали, куда заехать.
Они только что доставили пакет в российское посольство для военного атташе. Процедура передачи не заняла и десяти минут. Когда и у кого Воронов успел добыть информацию про люстры, осталось загадкой. Такой же пробивной, как Цыбуля, только званием повыше.
– Вряд ли поедешь, – сказал Шаталов.
– Да ладно, за пятнадцать минут управимся! Я и модель знаю, только зайти да оформить.
– Говорю, домой ты вряд ли поедешь.
– Как так? – возмутился Воронов. – Платов обещал, все согласовано…
Шаталов пожал плечами:
– На уровне ощущений. А за люстрой – завернем, не вопрос.
Вернулся Цыбуля, доложился:
– Белградцы вышли защищать мосты. Полиция говорит, НАТО шарахнет сегодня ночью.
– А ты говоришь, в отпуск. Давай, Цыбуля, по набережной, а там разберемся.
– Есть – по набережной! – Сержант аккуратно сдал назад и вывернул руль.
Шаталов смотрел на людей, идущих к мосту нескончаемой вереницей. Сосредоточенные, решительные, прямые. Хорошие. Братушки, свои. Спросил себя: может, обойдется? Сам и ответил: это вряд ли.
– Хотел, главное, – рассказывал Воронов, – нормальную люстру купить – хрусталь, висюльки, все дела. А Людмила у меня в том году в Москву ездила, нашла магазин такой, «Ядран» – югославский. Увидела плафоны из цветного стекла – и все! Теперь без таких хоть домой не приезжай.
– Товарищ майор, мы к госпиталю?
– Да, – подтвердил Шаталов.
Пояснил Воронову:
– Сначала из Красного Креста подберем одного товарища. Нам до Боснии по пути, я обещал подбросить.
– Кажется, слышал! – заулыбался капитан. – Это с которой вы уже в роддом ездили?
Вмешался Цыбуля:
– Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?
– Разрешаю.
– Товарищ капитан, товарищ майор очень сердится, когда ему про то патрулирование напоминают. Просто на всякий случай говорю.
– Заботливый у тебя сержант! – хмыкнул Воронов.
– Да уж. Сам не нарадуюсь.
Капитан тоже разглядывал прохожих.
– Что, думаешь, может начаться? Не верится что-то.
– А никому никогда не верится, пока первый раз не рванет, – помрачнел Шаталов. – Милошевич на шантаж не поддался, войска из Косова не вывел. Теперь жди тефтелю из Брюсселю. Цыбуля, прибавь-ка звук!
Сержант повернул ручку громкости, полилась сербская речь:
– …протестует против вмешательства стран НАТО