Преследовать их не стали, а, по-быстрому собрав трофеи, двинулись дальше.
– Сабли-то хоть доставали? – спросил я Вельяминова, когда он, разгоряченный от погони, вернулся ко мне.
– А как же, я троих срубил! – тут же ответил он.
– Врешь, поди?
– Вот тебе крест, государь!
– Ладно, троих так троих. Ты мне вот что скажи: а не соберутся воры вновь?
– Нет, они сейчас отсюда уходить будут. Потом, может, и пристанут к кому, а сейчас нет. Повелишь оставить ратников, чтобы переловили воров?
– Недосуг сейчас, да и сил мало.
– Да кто же тебя, государь, гнал-то из Москвы с малыми силами, да еще на такой город, как Коломна? Ее изгоном взять – дело мудреное.
– Как воры побегут, так город сам сдастся. Надо только, чтобы они побежали, думая, что я с пехотой да большим нарядом иду.
– Хитро, государь.
– Посмотрим, хитро или нет. Слушай, Никита, а отчего у меня такое ощущение, будто я что-то неладно сделал? Вроде войско быстро собрали, идем в порядке, бить вот уже начали, а на душе неспокойно.
– Известно что, государь: с Салтыковым неладно вышло.
– Не понял…
– Да чего же тут непонятного? Оно, конечно, ты, государь, повелел в походе без чинов быть и не след Бориске хвост поднимать, однако бесчестить его не следовало. Нет, опалу он всяко заслужил, за то разговору нет. А вот выдал ты его Василию зря.
– Ты же мне сам про порядки рассказывал…
– Я-то рассказывал, да ты, царь-батюшка, не больно-то слушал. Вот если бы Бориска в поход пошел, да Бутурлину в походе противился, да лаял и бесчестил его всяко и прилюдно, вот тогда в самый раз. А за то, что отказался от похода, следовала ему опала, вотчины отобрать тоже можно.
– А чего же не удержал?
– Удержишь тебя… к тому же тут это покушение с письмом случилось.
– Злобиться бояре будут?
– Сейчас нет, больно их эта грамота отравленная напугала, а потом припомнят!
– А прочие Салтыковы?
– Да пес с ними. Кляузная семейка, да дядя его сейчас у короля Жигимонта… самое время всех их придавить, чтобы и не пискнули. Опять же, ты его на Заруцкого посылал, а он не шел и Бутурлину не давал, под это дело сыск надобно учинить.
– Полагаешь, найдется что?
– Это как искать, государь.
– Тоже верно. Кстати о сыске: Мелентий далеко?
– Да как ты велел государь, с нами и под присмотром, о чем-то с лекарем твоим беседует…
– С О’Конором, а по-каковски они беседуют?
– А я знаю?.. Прикажешь позвать?
– Ага, только порознь.
Через некоторое время со мной поравнялся мой старый знакомец, иеромонах Мелентий, с коим мы вместе обороняли Вологду. Святой отец снова был одет в драную рясу, как при первой нашей встрече, и смотрел на своего царя хоть и не враждебно, но и без малейшей приязни.
– Здравствуй, честной отче, – поприветствовал я его.
– Здравствуй, государь, – сдержанно поклонился он мне в ответ.
– Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили?
– Да какие разбойники, государь… слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего.
– И чего же ты, святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил?
– Да выгнал меня отец настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову преклонить, сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт.
– Ну, этому горю легко помочь: помнишь, я тебя на службу звал? Приходи, хочешь – в рейтары возьму, а хочешь – в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны.
– Грех тебе, государь, смеяться над иноком убогим, – скорбно провозгласил монах, услышав мои слова.
– А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно?
– Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе, что искал я.
– Ребенка убить не дам.
– Господь с тобой, государь, и в помыслах того не было!
– Опять лжешь.
– Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца…
– Кончилась Смута, монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И что там раньше было, никакого значения не имеет. Не знает про то никто – и слава богу, пусть и дальше не знают. Вырастет девочка – выдам замуж за хорошего человека, и дело с концом.
– Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное…
– Не трави душу! Честно скажу: не знаю, что сделаю. Пусть Господь решит.
– Все вы на волю божью надеетесь, а паче на то, что его воля с вашей совпадет.
– Тоже верно; так ты что, пойдешь ко мне на службу?
– Я, государь, нынче только Богу служу.
– А я что, против? Говорю же – иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну а что? Роду ты хорошего, насколько я знаю; грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел?
Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками, основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел государев полк, следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано, и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу – дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник для лежек, другие принялись разводить костры, чтобы сварить кашу. Третьи тем временем обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался: стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта имелись хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным, кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга О’Конор смотрел на приготовления солдат округлившимися глазами и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
– Ваше величество хочет моей смерти… – жалобным голосом проговорил он, топчась в снегу.
– Пьер, какого черта вы жметесь в стороне, идите сюда, к костру, – позвал я