— А Париж мы назовём Германиком? — вернул я шпильку.
— Зачем? В честь меня и так названа целая страна в старом мире — Германия.
— А ты изменился, Герман. Помню, ты был немногословным, даже немного замкнутым, когда попал сюда. А сейчас шутишь, подкалываешь, матросов гоняешь матами. Я столько ругательств на русском не знаю, сколько ты.
— Я их модифицирую, Макс, — американец реально развеселился, — в русском языке любое слово можно сделать матерным, если есть желание.
— А в английском нет?
— А что в английском? — Тиландер пожал плечами, — одно знаменитое «fuck». То ли дело в русском: только член можно назвать двадцатью способами, а вагину так вообще сотней слов.
— Да, Герман, ты походу больше русский, чем я, — весело отозвался на его философские размышления.
— Не русский, Макс, а Рус. Русские, американцы, французы, арабы остались в той Земле, откуда мы родом. А здесь есть всего три нации: Русы, кроманьонцы и неандертальцы.
— Ты забыл карликов, — Бер, внимательно слушая наш диалог, ввернул фразу.
— Карлики — неандертальцы, — невозмутимо парировал американец.
— А почему не кроманьонцы, — мне стало любопытно, как он выкрутится.
— Они светлокожие, и у них внешнее сходство с нашим Санчо, поэтому он так с ними игрался. — На минуту я даже опешил: а ведь есть сходство в чертах лиц.
«Они хорошие, из нашего народа», — больно ворвалась в голову мысль Санчо, лежавшего рядом с закрытыми глазами.
«Поэтому ты не почувствовал в них опасности», — сквозь боль послал ответ.
«Да».
«И дал бы им убить меня, потому что они из твоего народа?», — не удержался от подколки, а спустя мгновение чуть не скорчился от боли из-за потока разгневанных и обиженных импульсов неандертальца, смертельно обиженного моим вопросом.
— Макс, Макс, что с тобой? — открываю глаза. Я лежу на палубе, а надо мной обеспокоенные лица Бера, Тиландера и парочки матросов.
«Прости Макш, я случайно», — голос Санчо преисполнен печали и отчаяния.
«Все нормально, сам виноват, глупости не следовало говорить», — кряхтя поднялся на ноги.
— Все нормально, просто немного поговорили с Санчо. Бер, остынь, это всё моя вина, — осадил сына, глаза которого пылали яростью. Бер хорошо относится к неандертальцу, но после телепатических сеансов я всегда замечал, что он злится. Меня эти сеансы выворачивали, такое общение мы с Санчо свели к минимуму. Неандерталец ушел на корму, он всегда так делал после подобных контактов. Первое время я не мог понять причину, пока чисто случайно не догадался. Санчо испытывал угрызения совести за боль, что мне причиняла телепатическая связь с ним.
До самого вечера ничего интересного не произошло, я спустился в каюту, наплевав на духоту. Открытый иллюминатор не давал притока свежего воздуха, пролежал до ночи обливаясь потом. Все тело болело, словно меня засунули в мешок и отходили битами. Дважды вниз спускался Санчо, виновато потоптавшись у двери молча уходил. Я лучше других чувствовал сдерживаемую бурю эмоций в его душе, он боялся причинить мне боль. Пришел Тиландер узнать о моем самочувствии и попросить атлас, чтобы проложить кратчайший курс к Марселю. До Макселя, как его окрестил американец, оказалось более пятисот километров, практически двое суток пути. От ужина, принесенного Бером, отказался, меня тошнило, и аппетит совсем пропал.
Утром почувствовал себя заново рожденным: настолько велика разница между вчера и сегодня. Наверху сегодня ветрено, чувствовалось, что мы приближаемся к Европе, ветерок стал прохладнее. Чтобы занять себя, решил порыбачить: крючки и тоненькая бечевка теперь были в наборе у каждого воина. Это еще одно нововведение, за которым Лар и Бер строго присматривали. Кроме этого, в аварийном наборе у каждого воина имелся кремень и трут.
Первая поклевка чуть не оторвала мне руку: не отпусти я веревку, упал бы в море, настолько сильным оказался рывок рыбы. Самодельные крючки рассчитаны не для ловли карасей и сельди: длиной с мизинец и толщиной в три миллиметра крючки выдерживали и двухметровых рыб. Ко второй поклевке подошел осторожнее, привязав конец веревки к стояку борта. Почувствовав, что руку дернуло, сразу разжал: пару минут ничего не происходило, потом из воды на метр выскочил тунец метра три в длину, с голубоватым отливом по спине и огромной пастью. Второго рывка веревка не выдержала, и рыба исчезла, унося крючок с остатками веревки.
Вторую ночь после отплытия с Сардинии я провел на палубе. Под утро даже стало немного зябко: над головой висели миллиарды звезд, среди которых мне показалось, что летит горящая точка. Протерев глаза, всмотрелся: красная точка медленно плыла по небу, немного выделяясь среди разноцветно сияющих звезд. Что это могло быть? Метеорит, астероид, отражавший свет звезд? Или МКС — неожиданная мысль заставила глубоко вздохнуть. Нет, это не может быть МКС, я покинул ее тринадцать лет назад, ей оставался максимум месяц до входа в плотные слои атмосферы, где станция превратилась в факел.
Моргнув, снова проследил за красной точкой: это точно не метеорит, скорость слишком мала. Хотя… если он летит очень далеко, тогда понятно, почему он так долго на ночном небосклоне. Скорее всего, астероид, но меня смущал один момент: однотонность точки, словно это работающий двигатель ракеты. Еще минут двадцать я наблюдал за красной точкой, пока та не скрылась в восточном направлении, спускаясь по ночному горизонту.
Утром мысль о красной точке на ночном небосклоне не давала мне покоя. Тиландер заметил мое состояние и атаковал вопросами, пока не рассказал ему о виденном.
— Это не может быть твой корабль?
— Исключено, Герман. Без корректировки с Земли и изменения орбиты МКС уже через месяц должна была сгореть в атмосфере. Она не может летать тринадцать лет без экипажа.
— Тогда это может быть спутник, ты же говорил, что на орбите земли крутились тысячи спутников.
— Тоже не вариант, у них другая орбита, и они находятся слишком далеко, чтобы их увидеть. Кроме того, цвет точки говорил, что высока вероятность работающего двигателя. Но это невозможно, думаю, это необычный метеорит летящий по очень пологой орбите.
— Было бы неплохо, если бы из твоего времени к нам еще попали люди, — с этими словами американец вернулся к своей работе. Еще ночью меня посетила мысль, что это может быть космический корабль, попавший в такое же свечение, что и мы с Михаилом. Но потом я отмел эту версию: это Михаил так пофигистически отнесся к свечению. А любой другой космонавт отреагировал бы адекватно изменив курс, не рискуя пролетать через неизвестное свечение.
«Если успел бы», — отозвался внутренний голос, столько времени не подававший признаков жизни.
До обеда мысли периодически возвращались к красной точке на небосклоне. Теперь я отчаянно желал наступления ночи, словно мог увидеть странную точку снова.
— Земля, Макс, мы находимся напротив Франции, попробую отыскать бухту Макселя, — Тиландер вернул меня из грез на землю.
— Добро пожаловать в Максель, —