В окно летит очередной камень, и звон осколков отрывает меня от размышлений. Нервы напряжены до предела; пустой желудок болезненно сокращается, и мне становится дурно.
Каталина кладет руку мне на плечо и выступает вперед.
– Кондеса имеет в виду, что у нас уже есть план, как раздобыть побольше еды. Пока всем хватает. Каждый получит свою обычную порцию.
Я пристально смотрю на Каталину, но она не обращает на меня никакого внимания. Впрочем, как и все остальные. Ее слова подействовали словно целебный бальзам. Толпа стихла. Угомонившись, люди смиренно протянули ей свои пустые корзины и засуетились вокруг, словно цыплята, выпрашивающие еду.
– Может, вы немного отступите и вернетесь в очередь, чтобы я могла раздать всем еду? Тогда вы сможете вернуться домой, спокойно уложить детей спать и приготовить что-нибудь поесть. Идет?
Люди послушно выстраиваются в ряд. Я отхожу от Каталины, устало опустив плечи. Им не нужна ни я, ни плохие вести, которые я несу. Я не могу дать то, в чем они нуждаются, но могу предложить кое-что другое: понимающего друга. Каталину. Сама я не могу быть другом, ведь когда-нибудь я стану их королевой.
Каталина открывает бочку рядом со мной и набирает горсть пшеницы.
– Кто первый?
Она раздает щедрые порции пшеницы и связки лущеной кукурузы, не оставляя почти ничего. Затем Каталина переходит к бочкам, где хранятся наши последние – неприкосновенные – припасы.
Я отхожу в сторону. Кулаки крепко сжаты; челюсти стиснуты. Даже если очень захотеть, я не смогу выдавить из себя вежливую улыбку. Обычно Ана совершает тайные вылазки в Ла Сьюдад, чтобы добыть нам еды, но пока ее нет, никто не знает, когда у нас снова появится провиант. И если Каталина продолжит в том же духе, запасы истощатся уже через несколько дней. О чем она вообще думает? Ведь если народ поймет, что мы на грани голода, все недовольство, конечно, достанется мне. А не их великодушному другу.
Каталина бросает на меня короткий взгляд и поднимает с пола небольшую миску с сушеными бобами, молотой пшеницей и початком кукурузы. Ее собственный паек, отложенный заранее. Она молча отдает миску следующему в очереди.
– Пойду подышу, – сухо говорю я.
Не глядя на нее, направляюсь к двери. Толпа расступается, чтобы я могла пройти. Под подошвами моих кожаных ботинок хрустят осколки. Я стараюсь избегать пристальных взглядов, но все равно чувствую, что люди разочарованы.
Сегодня кондеса подвела их.
* * *Когда мне хочется уединиться, я поднимаюсь на самую северную башню крепости. В былые времена, до того как у Атока появилось сверхъестественное смертоносное оружие, здесь располагалась легендарная иллюстрийская армия. После мятежа мы укрылись за мощными каменными стенами с высокими арками, и цитадель стала нашим домом. Заднюю часть крепости окружают горы, отделенные пропастью глубиной в несколько сотен футов, – как будто мы живем на плавучем острове. Попасть к нам можно только через мост, заколдованный Аной таким образом, чтобы проходить по нему могли лишь иллюстрийцы. Но это совершенно не смущает жреца Атока, который не оставляет попыток пробраться за крепостную стену.
На улице невыносимо душно. Жужжат комары, и квакают жабы. От пламени факела становится еще жарче, и пот ручьями стекает по лицу. Тяжелый ночной воздух пропитан запахами костров, на которых готовят еду в палатках, растянувшихся длинными рядами вдоль крепостной стены. Пахнет простыми блюдами – бобами и белым рисом. А ведь когда-то в Ла Сьюдад наша трапеза выглядела совсем по-другому: огромные блюда сильпанчо[8], салтеньяс[9], сложенные аккуратными горками, запеченная кукуруза и юка с жареным тростниковым сахаром, имбирем и соком манго.
Полная Луна в небе сияет, словно драгоценный камень. Наша богиня во всем великолепии.
Проходя мимо конюшни, я замечаю Софию, которая отрабатывает удары мечом. Подарок мамы на ее восемнадцатилетие. Ана очень гордилась, что наконец смогла передать дочери свое самое ценное сокровище. Этот клинок спас нас во время вражеского вторжения. А теперь нас днями и ночами спасает ее магия. Ана – самый важный человек по эту сторону моста. Полководица и мама. Наставник и друг. Если она в опасности – или еще хуже, – как долго мы продержимся без нее?
Я открываю тяжелые двойные ворота в большой зал – квадратное помещение с длинными деревянными столами и очагом. Над грязным камином висит щит, принадлежавший иллюстрийской королеве, которая правила Инкасисой сотни лет назад. По верхнему краю выгравирован наш боевой клич «Повелевай ночью!». В зале высокий потолок; каменные стены украшены гобеленами, вытканными мной за последние годы. На некоторых из них изображены падающие звезды, на других – пушистые облака. Они получились такими правдоподобными, что кажется, будто они готовы рассеяться на ветру в любой момент. Небо и облака. Луна и звезды. Гордость иллюстрийцев.
Я поднимаюсь в башню по винтовой лестнице, проводя ладонью по неровной поверхности стены. Тишину нарушает лишь стук ботинок о каменные ступени. Наверху меня ждет маленькая круглая комната, где нет ничего, кроме корзины с белой шерстью ламы и добротного деревянного ткацкого станка, который мне подарила моя лаксанская няня. Я не видела ее с тех пор, как Аток изгнал нас из собственного города. Десять лет назад. В другой жизни.
Станок расположен у высокого арочного окна – достаточно близко, чтобы купаться в лучах лунного света, и достаточно далеко, чтобы мне не стало плохо от высоты. Поблизости нет никаких других комнат, поэтому я могу уединиться и спокойно ткать, ни на что не отвлекаясь.
Пальцы подрагивают. Хочется ткать. Нет. Сейчас это просто необходимо. С замиранием сердца я беру моток белоснежной шерсти, натягиваю нити и завязываю узелки на верхних и нижних перекладинах. Подготовив станок к работе, я добавляю еще шерсти. Начинаю сверху, ряд за рядом, и постепенно под моими пальцами оживает ночное небо, усеянное сверкающими звездами-ромбиками.
Пока я работаю, лунный свет вокруг становится все ярче, словно сама Луна хочет заглянуть мне через плечо и посмотреть на полотно. Пальцы ловко перемещаются слева направо и обратно, и картинка немного размывается. Наконец я заканчиваю украшать гобелен сияющими огоньками. Теперь настало время волшебной нити – той, которую могу спрясть только я. Из лунного света.
Я ощущаю легкое покалывание в пальцах и тянусь за серебристым лучом. Он скользит по моей руке, словно проникая в рукав. Свет обретает податливую форму, и лучи в моих руках постепенно начинают изгибаться и растягиваться, словно легкие тонкие нити. У меня захватывает дух. Сколько бы я ни использовала лучи Луны для пряжи,