После этого я регулярно получала заказанную порцию объятий — каждый раз одинаково неловких. Руки ее вечно оказывались не там, где надо, и были напряжены, лицо — или слишком далеко, или слишком близко. Но чаще далеко.
Кроме того, она явно не знала, как завершить объятие. Просто неожиданно отпускала меня, не глядя в глаза. Отворачивалась, безвольно опустив руки, и устремляла взгляд куда-то вдаль.
И вот именно этот момент, секунда, когда она отпускала меня, опустив руки… Никогда еще я не испытывала более леденящего одиночества. Оно будто продувало меня насквозь. И как же сложно было после этого сесть в поезд. Ноги прямо-таки врастали в перрон.
Нет, эти объятия никогда не давались ей, иногда я почти жалела, что вообще о них попросила. Но она ни разу о них не забыла.
Я поднялась с дивана. Еще раз набрала мамин номер. Продолжая слушать гудки, пересекла гостиную, направляясь в коридор. У самого порога паркет привычно заскрипел. Я остановилась перед пыльным зеркалом в коридоре. С некоторым отчаянием вгляделась в свое отражение, отметив, что отчаяние мне, в общем-то, к лицу. Вы только взгляните на этот печальный блеск глаз! А эта благородная бледность, оттеняющая робкий румянец скул? Может, мне стоит почаще впадать в отчаяние?
Да что это со мной?
Я хлестнула себя по щекам. Раз, два — две звонкие пощечины по тем самым румяным скулам. Щеки запылали, и я будто очнулась ото сна. Растерянно огляделась по сторонам. В большом пальце снова запульсировала кровь.
Да что это со мной?
А если с мамой что-то случилось? Действительно что-то стряслось. А я тут стою и… заигрываю со своим отчаянием.
Я еще раз позвонила. Пока в трубке раздавались гудки, я с удивлением обнаружила, что мой палец рассеянно выводит член на пыльном зеркале.
Тут мне послышался какой-то звук. Нарастающее пиликанье, доносящееся с противоположного конца дома. Я застыла, боясь пошевелиться. Так может, она все-таки тут? Может, она упала и не может подняться — и теперь лежит, совершенно беспомощная?
Я прошла по коридору, миновав гостиную, и замерла. Окинула взглядом лестницу, дверь спальни. Маминой спальни. Там я еще не была. Звук явно шел оттуда.
Ну конечно!
Там.
Почему я сразу там не посмотрела.
А если она…
Дверь была приоткрыта, и я осторожно заглянула в комнату. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди…
…А что, если она… если она там…
Но ее там не было.
Кровать была не застелена. Если бы я не знала маму, я бы подумала: ага, значит, она уходила в спешке. Но нет. Мамина кровать никогда не заправлялась, так что делать выводы было рано. На прикроватном столике, рядом со стопкой книг — семь, восемь штук, — силиконовой каппой для зубов и стаканом, наполовину наполненным водой, лежал мамин мобильный. Сигнал напоминал драматичную заставку к программе новостей. Я взяла телефон в руки. На дисплее мигала надпись: «Майя, мобильный».
* * *Телефон выдал еще несколько приглушенных апокалипсических трелей и умолк. Мне показалось, что на меня надели звуконепроницаемый колпак. Дом был наполнен оглушительной, тревожной тишиной.
Это уже было совсем не похоже на мою маму — уйти из дома, оставив мобильный.
Я легла на ее кровать. Натянула на голову одеяло в сиреневом пододеяльнике и закрыла глаза. Втянула в себя запах ткани. Белье явно давно не меняли — не то чтобы оно плохо пахло, но от него веяло какой-то затхлостью и чем-то еще — сладкий, цветочный запах.
Голова моя отказывалась соображать, и я со всей силы сжала большой палец, который послушно откликнулся тупой болью. Я зажмурилась. Стало трудно дышать — высвободила голову из-под тяжелого одеяла.
— Она скоро придет, — произнесла я вслух.
Мой голос звучал спокойно, внушая доверие. Очень убедительно.
Я изобразила на лице «непоколебимую уверенность». Гладкий лоб, широко раскрытые глаза, мягкая улыбка. Прошла минута. Две. Лицо начало сводить судорогой.
Непоколебимая уверенность. Непоколебимая уверенность.
Я сфотографировала себя на мобильный.
Выражение моего лица и отдаленно не напоминало непоколебимую уверенность. Скорее полную лоботомию.
Фак!
Я яростно замотала головой, завопила и высунула язык. Сжав в руке мобильный, снова зажмурилась. Пока дисплей холодил щеку, я изо всех сил пыталась сообразить, где мама может быть.
* * *Пока я лежала под одеялом, мне вдруг пришло в голову, что нужно позвонить папе. Какое-то мгновение я всерьез обдумывала этот вариант. Только что он-то может поделать? Мне бы пришлось уехать домой, а этого совершенно не хотелось. Опять тащиться на вокзал и садиться в поезд только для того, чтобы обломать ему кайф, лишив его дурацкой пьянки, от которой он бы сто пудов отказался, лишь бы я не узнала, какой развратной жизнью он живет. Тоже мне новость. Но главное, мне не хотелось давать ему еще один повод сердиться на маму.
Я снова посмотрела на экран ее телефона. Несколько пропущенных звонков, что само по себе необычно. Первый — еще в среду. Дальше следовали наши с папой вчерашние звонки и номер моего телефона. Непрочитанные сообщения на автоответчике. Она что, со среды их не слушала? Значит, она не знает про мой палец?
Я пролистала список ее контактов. Он был невелик — номеров пятнадцать, но из них мне были знакомы лишь несколько, не считая папиного, моего и маминых родителей, моих бабушки и дедушки в Германии. У мамы с друзьями тоже было не очень. Но она от этого, по-моему, не очень страдала. Не то что я. Такое ощущение, что ей вообще никто особенно не нужен.
Жалобная мысль резким уколом: «Даже я?»
По телу пробежала дрожь, как от озноба, и я плотнее закуталась в одеяло.
Я отыскала в телефоне номер университета и набрала его, всячески убеждая себя, что она наверняка там. Просто задержалась на работе, а ту записку сдуло ветром со стола, когда она захлопнула дверь.
Обнимаю, мама.
Ответила женщина с таким смешным выговором, что я не сдержала улыбки. Она переключила меня на мамин телефон, и в трубке тут же