Фотография была сделана на ее шестом дне рождения, за две недели до исчезновения. На лбу у нее была маска, которую она сделала сама в детском саду и называла Жутким Троллем. Он поймал ее в объектив как раз в тот момент, когда она подняла маску и смотрела на него любопытными глазами, чтобы увидеть, какой эффект произвело ее «пугание», как она говорила.

Майя улыбалась, ее тонкие каштановые волосы были так затянуты маской, что торчали уши. Глаза напряженно смотрели прямо на него.

Он знал эту фотографию наизусть. Он представлял ее себе постоянно.

— Майя, — сказал он, — я не могу больше. Посмотри, — он повернул фотографию так, чтобы глаза Майи смотрели на папоротник, — так ведь нельзя. Так нельзя, правда?

Андерс поставил фотографию около папоротника и открыл окно. Его квартира была на четвертом этаже, и когда он высовывался из окна, то видел площадь Ханинге и железнодорожную станцию. Он посмотрел вниз. Примерно десять метров до асфальта, и поблизости никого нет. Очень хорошо.

Он снова взял фотографию и прижал ее к сердцу:

— Я так больше не могу!

Андерс решительно схватил горшок за край и швырнул папоротник в окно, затем отпрянул вглубь квартиры. Через секунду послышался звук удара об асфальт. Андерс повернул лицо к солнцу и зажмурился:

— Должен же этому быть какой — то конец.

Якорь

Недалеко от берега, на церковном дворе в Нотене, лежит якорь. Гигантский якорь с перекладиной из просмоленного дерева. Он куда больше любого надгробного камня, больше, чем вообще что — либо на церковном дворе. Почти каждый, кто оказывается рядом, рано или поздно подходит к якорю, останавливается и внимательно изучает надпись на нем: «В память об исчезнувших в море» — вот что там написано. Этот якорь лежит здесь в память о тех, чьи тела не преданы земле. Он лежит, как память о тех, кто ушел и больше никогда не вернулся домой.

Якорь четыре с половиной метра в длину, весит он примерно девятьсот килограммов.

Разве можно представить себе корабль, которому потребовался бы такой якорь!

Быть может, существует невидимая цепь от якоря, что лежит на церковном дворе в Нотене. Она поднимается к небу, затем опускается к земле и уходит в море. И тут, на другом конце цепи, мы найдем корабль. Команда и пассажиры — исчезли. Невидимые, они бродят по палубам и смотрят на пустой горизонт.

Они ждут того, кто найдет их. Они ждут звука мотора или хоть чего — нибудь. Может, где — то вдали на них смотрят чьи — то глаза и их найдут?

Они не хотят продолжать больше свое путешествие, они хотят прийти куда — то, хоть на кладбище, они хотят лечь в могилу. Но они привязаны к земле неведомой цепью и могут только смотреть на бескрайнее пустынное море.

Дорога домой

Когда пассажирский паром пристал к причалу, Андерс поднял руку, приветствуя Рогера. Они были примерно одних лет, но никогда тесно не общались, хотя всегда здоровались. Впрочем, тут, на острове, было принято приветствовать всех, кто встречался по пути. Кроме, может быть, тех, кто приезжал только на лето.

Андерс сел на сумку и проводил паром взглядом. Паром развернулся и взял курс на южный мыс, обратно в сторону Нотена. Андерс снял куртку. На острове температура была на пару градусов выше, чем в городе, морская вода еще держала летнее тепло.

Для Андерса посещение Думаре всегда было связано с запахом, в котором чувствовалась смесь соленой воды, водорослей, сухого дерева и дизеля из цистерн на причале. Он глубоко задышал через нос. Ничего. Еще бы, два года постоянного курения сделали свое дело. Он достал из кармана пачку «Мальборо», зажег сигарету, продолжая рассматривать паром, который как раз огибал мыс в опасной близости от берега, как могло бы показаться новичку.

Андерс не был здесь с тех самых пор, как исчезла Майя. Он по — прежнему сомневался — не ошибка ли то, что он сюда приехал. Пока он чувствовал меланхолическую радость от возвращения домой, туда, где он знал каждый камень.

Куст шиповника перед причалом выглядел как обычно. Как и все остальное на острове, он был вечным. Тут они играли в прятки, а позже пробовали выпивать. Прятались, чтобы отец не заметил.

Андерс взял свою сумку и пошел по южной дороге. Застройка тут состояла в основном из старых вилл, которые в большинстве своем были обновлены или перестроены. Благосостояние Думаре держалось в основном на лоцманской деятельности. Так было в течение девятнадцатого и в начале двадцатого столетий.

Андерс ни с кем не хотел встречаться, так что он пошел окольной дорожкой мимо маленькой гостиницы, которая была закрыта — не сезон. Дорога сузилась и поделилась на две тропинки. Он поставил сумку и заколебался. Левая вела к дому бабушки, правая — к его дому, который носил название Смекет.

Симон был единственным, с кем Андерс поддерживал контакт последние годы, единственный, кому можно было позвонить, даже если нечего сказать. Бабушка иногда звонила сама, мать реже, но Симон был первым, чей номер он сам набирал, когда хотел услышать человеческий голос.

Симон сгребал листья. Он, казалось, не изменился с той самой зимы, как исчезла Майя. В таком уж он был возрасте. Кроме того, Андерс всегда считал его старым, даже слишком старым. Только если он смотрел на фотографии из своего детства, где Симону было шестьдесят, то мог заметить, что двадцать лет все — таки оставили свой след на лице старика.

Симон увидел его и радостно заспешил навстречу. Он обнял его и похлопал по спине:

— Добро пожаловать домой, дорогой.

Длинные белые волосы — гордость Симона — спустились на лоб Андерса, когда он прижался щекой к плечу Симона и закрыл глаза. Какое сладкое мгновение, когда не надо чувствовать себя взрослым, не надо ни о чем думать и брать на себя ответственность.

Они вошли в дом, и Симон поставил кофе. На кухне почти ничего не изменилось с тех пор, как Андерс приезжал сюда маленьким. Только бойлер появился над мойкой, да еще микроволновка. Но огонь в печи трещал так же и распространял тепло по той же самой комнате. Андерс почувствовал себя лучше. У него была история, был дом, который никуда не исчез, теперь, когда все остальное провалилось в ад. У него есть возможность существовать, потому что у него есть память.

Симон накрыл на стол все для кофе, Андерс взял свою чашку:

— Я помню, когда ты… что это такое ты делал? У тебя были такие три чашки и был такой клочок бумаги, который перемещался туда и сюда. А затем в конце была тянучка под каждой чашкой. Как у меня сейчас. Как ты это делал?

Симон покачал