Что мне больше всего не нравилось в подготовке побега, так это то, как я достал ключ от главных ворот. Я часто путешествовал между своими монастырями в Индии и Катманду и во время предыдущего визита в Бодхгаю сказал управляющему хозяйством, что на ворота необходимо повесить более серьезный замок и что сам куплю его в Дели. С этой целью мы с ламой Сото как-то днем поехали в Старый Дели, где неспешно прогулялись по той части рынка, где они продаются. Вернувшись в Бодхгаю, я сопроводил управляющего к воротам, чтобы он поменял замок. У нового было три ключа, но я вручил ему только два, один оставив себе. В тот раз мне также удалось подвигать ворота взад и вперед, чтобы проверить их тяжесть и звук, который они издают.
Храм Махабодхи едва скрылся из виду, а мое устойчивое осознавание ума будды уже пошатнулось. Когда я сел в такси, беспокойство в моем голосе заставило водителя опасно ускориться. Храмы и ступы – сооружения, которые хранят священные реликвии, – символизируют собой сердце и ум Будды. Почитая внешние формы, мы развиваем свою врожденную мудрость. Но подлинный будда, пробужденная суть ума, существует в каждом из нас.
Сердце колотилось у меня в груди. Скорость машины и темнота не позволяли разглядеть что-нибудь через окно. Образы в пейзаже ума проносились быстрее, чем такси по ночной дороге. Ученые говорят, что через ум проходят от пятидесяти до восьмидесяти тысяч мыслей в течение дня, но мне казалось, что столько же их сейчас проносится через мой ум за одну минуту. Передо мной возникли лица моих родственников: матери, Сонам Чодрон, и дедушки, Таши Дордже, в их жилище в Осел Линге, моем монастыре в Катманду. Я представил служащих монастыря, монахинь и монахов, практикующих в залах для медитаций. Увидел друзей, сидящих в европейских кафе или в Гонконге за большим круглым столом в лапшичной. Представил их удивление, когда они узнают о моем исчезновении: они ошеломлены новостью, их рты раскрылись, головы поникли. Это было забавно, но мысли о матери не вызывали такого же веселья. Я знал, как она будет обеспокоена, и мне просто пришлось положиться на совет отца.
В 1996 году я посетил отца в Наги Гомпе, его месте отшельничества на удаленном горном склоне не так далеко от Катманду. У него был диабет. Ничто в его физическом состоянии не указывало на близость к смерти, но он ушел два месяца спустя. Мы сидели в его маленькой комнате, размером не больше десяти квадратных метров, расположенной на крыше его дома. Из большого панорамного окна открывался вид на всю долину. Отец был настоятелем небольшого женского монастыря. Его помощницы жили на нижних этажах. Когда отец давал учения монахиням, они теснились в его небольшой комнатке.
Отец сидел на прямоугольном возвышении. Там он спал, оттуда учил. Его ноги укрывало одеяло. Я сидел перед ним на полу. Как обычно, он первым начал разговор, спросив: «Ты хочешь что-то обсудить со мной?»
Я сказал ему, что хочу уйти в странствующий ретрит.
Он посмотрел на меня. «Ами, – сказал он, используя тибетское слово для выражения нежности. – Послушай меня, ами, ты уверен? Действительно уверен?»
Я ответил: «Да. Я уверен. Я с детства хотел этого».
Тогда отец сказал: «Чудесно. Но если ты действительно хочешь сделать это, я дам тебе совет: просто иди. Никому не говори, куда собираешься, включая членов нашей семьи. Просто иди, и все будет хорошо».
Я не забыл его совет, хотя прошло пятнадцать лет, прежде чем мне удалось воспользоваться им. Годами в рамках ежедневной практики я повторял: «Все непостоянно. Смерть придет без предупреждения. Это тело тоже станет трупом». Чем глубже становилось мое понимание, тем сильнее я чувствовал, что не полностью постигаю глубокий смысл этой фразы. И все же меня всегда беспокоила вероятность, что это непостоянное тело станет трупом, прежде чем я реализую свои устремления. Я долго ждал, чтобы уйти в этот ретрит, ждал, пока вопрос не встал так: либо пан, либо пропал. Или, пожалуй, точнее было бы сказать: пан и пропал. Я собирался оставить все, что знал, – и уверенности в том, что произойдет, у меня было не больше, чем если бы я находился на смертном одре.
Вдобавок мне было грустно оставлять не только свою мать, но и ламу Сото. Он болел, и я знал, что мы больше не увидимся. Именно он должен был обнаружить мое отсутствие, и мне совсем не нравилось представлять себе, как он расстроится, осознав суть послания, которое я оставил для всех:
Когда вы прочтете это письмо, я уже начну долгий ретрит, о котором объявил в прошлом году. Как вы, возможно, знаете, я чувствовал сильную связь с традицией ретритов еще со времен своего детства в Гималаях. И хотя тогда я не знал, как на самом деле нужно медитировать, я часто убегал из дома в пещеру неподалеку, где сидел в тишине, снова и снова повторяя про себя мантру «Ом мани пеме хунг». Тягу к горам и простой жизни странствующего практика я чувствовал еще тогда.
Часть I
Подбросить дров в огонь
Глава 1
Кто ты?
«Ты Мингьюр Ринпоче?» – отец задал мне этот вопрос, когда мне было около девяти лет, вскоре после того, как я начал обучаться у него. Было так приятно знать правильный ответ, что я гордо заявил: «Да, я Мингьюр Ринпоче».
Тогда он спросил: «Можешь показать мне то, что делает тебя Мингьюром Ринпоче?»
Я посмотрел на свое тело, вниз до ступней. Взглянул на руки. Подумал о своем имени. Подумал о том, кем я был по отношению к родителям и старшим братьям. И никак не мог найти ответ. Тогда отец превратил поиск настоящего меня в охоту за сокровищем, и я честно искал под камнями и за деревьями. Когда мне было одиннадцать, я начал обучение в Шераб Линге, монастыре в Северной Индии, где посредством медитации перенес этот поиск внутрь себя. Два года спустя я ушел в традиционный трехлетний ретрит, период усиленной тренировки ума. В это время мы, монахи-новички, выполняли множество разнообразных упражнений, каждое из которых углубляло наше понимание тонких уровней реальности. Тибетское слово для медитации, гом, означает «привыкать, близко знакомиться, осваивать что-либо»: близко знакомиться с