Вездеход агентства «Impossible» двигался по курорту, чтобы доставить промокшую до нитки Ильзе Шмитц в отель. Она и двое поисковиков агентства не обратили внимания на невзрачного мужчину в старомодном плаще, который как раз шел по дороге к вокзалу. Он остановился на пешеходной дорожке и медленно повернулся к кому-то, кто окликнул его сзади.

— Что вы сказали? — сказал комиссар Еннервайн человеку, по которому было видно, что он привык к публичным выступлениям.

— Меня зовут Тони Харригль, — сказал человек, — член совета общины здесь на курорте, председатель фракции партии, председатель клуба по айсшисен, второй председатель Союза владельцев гостиниц и ресторанов, бывший почетный президент и тренер молодежной хоккейной команды В, второй кассир местной секции Альпийского союза, заведующий отделом спортивного клуба по стрельбе по тарелочкам…

— Мне нужно на поезд, — сказал Еннервайн.

— Я вам только рассказываю, какие у меня здесь связи. Я представляю этот город. У меня здесь живет уже много поколений. И я должен поговорить с вами не как частное лицо, а как представитель местных интересов.

— А откуда вы меня знаете?

— Ваше фото было во всех газетах, гаупткомиссар.

— Ах, так. Я этого не знал.

— И много раз. А сейчас я вас спрашиваю, как истинный гражданин, как избранный представитель большинства населения, как продвигается дело Сёренсена.

Оно никак не продвигается, подумал Еннервайн, это ваш всеведущий Вилли Ангерер хотел из этого сделать дело, но не я. А вслух сказал Хирригелю:

— Расследования закончены, подозрение на уголовное преступление не подтвердилось. В соответствии с решением прокуратуры расследование прекращено.

— Вы все перекапываете, а потом прекращаете дело?

— Да, и именно в такой последовательности.

Еннервайн постепенно терял терпение. Для него дела Сёренсена действительно больше не существовало, и прежде всего, когда выяснилось, что след в Россию, след к Юрию Агасову, не был горячим следом. Это вообще был не след, это был ложный путь. Агасов никогда не работал в КГБ, звание генерал-майора, как было доказано, он получил за свои большие заслуги в области лыжного спорта, он только для проформы числился военным, в чисто спортивной части, и предположительно никогда в жизни не держал в руках Калашникова.

— Я сразу удивилась, — сказала тогда Николь Шваттке, — что у него на фотографиях не было соболиной шапки со значком Ленина.

Агасов был чист, это Еннервайн узнал после запроса в Федеральное управление уголовной полиции в субботу. Русский опубликовал две книги о прыжках на лыжах с трамплина, был женат, имел несколько детей, не был замешан ни в каких скандалах с наркотиками и допингом, единственной роскошью у него была дача в Сочи с видом на Черное море — все очень похоже на положение у Сёренсена, только по-русски.

После того как расследования в субботу после обеда были прекращены, Еннервайн решил провести спокойно выходные в гостинице «Эдельвейс». И сейчас он находился на пути к вокзалу и снова хотел заняться делами в обычных узких помещениях, забитых до отказа трупами соперников и главных свидетелей, соучастников, богатых тетушек, вымогателей…

— Знаете что, такая шумиха нам здесь не нужна.

— Скажите мне, пожалуйста, чего вы от меня хотите, господин Харригль. Вы хотите дать свидетельское показание?

— Нет, не хочу, я просто так считаю. Потому что как раз встретил вас здесь.

— Я иду на поезд. У меня важная встреча. — И именно самая важная встреча, какой давно уже не было, подумал Еннервайн. Совершенно личная встреча. Переговоры, от которых он давно уклонялся. Разговор, на который наконец решился.

По сути, у всех полицейских следователей есть дефект, темное пятно, тень, шрам, о котором шепчутся тайком. Может только этим они и отличаются друг от друга. Перевелись комиссары без недостатков и грехов, а шрамы, изъяны, странности и ложные цвета, деформации и отсутствие масти очень разнообразны.

У некоторых комиссаров лишний вес, боязнь высоты или проблемы в отношениях. Следователи тоже страдают алкоголизмом, кривые на один глаз, имеют склонность к наркотикам, живут в незаконных браках, зависают, несмотря на героическую работу, в том же разряде заработной платы, или им уже далеко за пятьдесят. Одни страдают от того, что у них не тот пол, не тот партбилет или знак зодиака, другие не выносят вида крови, не любят позднеготические строения и острые ножи. Некоторые не могут бросить курить или им просто не везет с коллективом, с начальством или со своим темпераментом. Все время что-то находится. И у Еннервайна тоже. И это что-то называлось акинетопсия. И ему приходилось с этим бороться.

Он страдал от нарушения восприятия, это не привело к преждевременному выходу на пенсию с вечными прогулками вокруг альпийских озер только потому, что никто кроме него не знал об этом. Расстройство до сих пор проявлялось очень редко, и он полагал, что сможет справиться с этим один без посторонней помощи. У него было всего только пять таких приступов, но они становились сильнее и внушали страх. Только одно слово полицейскому врачу, и ему тут же пришлось бы распрощаться со своей службой, с горячо любимой профессией полицейского. Одна беседа с психиатром, и ему, возможно даже, пришлось бы опасаться, что его на продолжительное время вообще уберут из цивилизаторского общения. У него было исключительно редкое нарушение восприятия движения, при котором окружающий мир проявляется не в форме пленки, а в форме комикса. Во время приступа акинетопсии мир перескакивает от одной картинки к другой, и моментальный снимок надолго зависает, в то время как шумы вокруг беспрепятственно движутся дальше. Поэтому Еннервайн не ездил на машине, не совершал дальние поездки, он избегал намечавшиеся