Акселя мучило искушение разбудить жену. Он был почти уверен, что, если бы в этот миг она бодрствовала и говорила с ним, какие бы препятствия ни оставались между ним и его решением, они бы окончательно рухнули. Однако до всеобщего пробуждения и начала рабочего дня оставалось ещё немного времени, поэтому он уселся на низкий табурет в углу комнаты, продолжая кутаться в женин плащ. Акселю стало любопытно, насколько густой окажется утренняя хмарь и не увидит ли он с рассветом, что она сочится сквозь трещины прямо к ним в комнату. Но потом его мысли поплыли прочь, обратно к тому, что их занимало. Всегда ли они жили вот так, вдвоём, на отшибе от остальных? Или когда-то всё было по-другому? Откуда-то извне к Акселю вернулись обрывки воспоминаний: краткий миг, когда он шёл по длинному главному коридору норы, обняв за плечи одного из своих детей, при этом он слегка прихрамывал, но не из-за возраста, как сейчас, а просто потому, что старался в полумраке не удариться головой о балки. Наверное, ребёнок только что говорил с Акселем, рассказал ему что-то забавное, и они оба смеялись. Но теперь, совсем как тогда, когда он сидел снаружи, у него в голове всё кружилось, и чем больше он пытался сосредоточиться, тем бледнее становились обрывки воспоминаний. Возможно, это были всего лишь видения старого дурака. Может, дело было в том, что Господь так и не дал им детей.
Вы спросите, почему Аксель не обратился к соседям по деревне, чтобы те помогли ему вспомнить всё, но это было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Потому что у них в общине прошлое обсуждали редко. Я не хочу сказать, что на него было наложено табу. Просто оно каким-то образом растворилось в хмари, такой же густой, как та, что висела над болотами. Жителям деревни просто не приходило в голову думать о прошлом, даже самом недавнем.
Вот, например, что долго не давало Акселю покоя: он был уверен, что не так давно среди них жила женщина с длинными рыжими волосами и что в деревне её очень почитали. Стоило кому-нибудь пораниться или заболеть, тут же посылали за рыжеволосой, которая была сведуща во врачевании. Но теперь женщины пропал и след, и никто, похоже, не стремился узнать, что с нею сталось, и даже не выказывал сожаления о её отсутствии. Когда однажды утром Аксель заговорил о ней с тремя соседями, вместе с которыми разбивал в поле мёрзлые комья земли, их ответ убедил его, что они искренне не понимают, кого он имеет в виду. Один даже прервал работу, силясь вспомнить, но в конце концов покачал головой:
— Наверное, это было очень давно.
— Я тоже не помню такой женщины, — сказала Беатриса, когда он однажды вечером заговорил с ней об этом. — Может быть, Аксель, ты намечтал её себе для собственной нужды, хотя у тебя под боком жена, чья спина будет попрямее твоей.
Разговор этот случился прошлой осенью, и супруги лежали рядом на кровати в кромешной тьме, слушая, как по их кровле барабанит дождь.
— Верно, ты с годами почти не постарела, принцесса. Но та женщина — никакая не выдумка, и ты сама её вспомнишь, если чуть призадумаешься. Не далее как месяц тому назад она стояла у нашей двери, добрая душа, и спрашивала, не принести ли нам чего. Ты точно это помнишь.
— Но с чего это ей вздумалось что-нибудь нам принести? Она что, нам родня?
— Не думаю, принцесса. Она просто была добра. Ты не можешь не помнить. Она часто подходила к нашей двери спросить, не замёрзли ли мы и не голодны ли.
— А почему она именно к нам приставала со своей добротой?
— Я сам тогда об этом подумал, принцесса. Помнится, я говорил себе: вот женщина, чья забота — лечить больных, а ведь наше с тобой здоровье ничуть не хуже, чем у любого из деревни. Может, поговаривают о приближении чумы, и она пришла нас осмотреть? Но выяснилось, что никакой чумы нет и в помине и что она просто была к нам добра. Сейчас, когда мы заговорили о ней, мне вспоминается ещё больше. Она стояла вон там и говорила, чтобы мы не обращали внимания на то, как дети нас обзывают. Вот и всё. И с тех пор мы больше её не видели.
— Эта рыжеволосая женщина не просто плод твоих снов, Аксель, она к тому же дура, потому что её волнуют дети да детские забавы.
— Именно так я тогда и подумал, принцесса. Какой вред могут причинить нам дети, которые всего лишь укрылись от бушующей за стеной непогоды. Я сказал ей, что мы даже не обратили на них внимания, но она всё повторяла то же самое. И ещё я помню, как она жалела, что нам приходится коротать ночи без свечи.
— Если это создание пожалело нас за то, что у нас нет свечи, — ответила Беатриса, — по крайней мере, она хоть в чём-то оказалась права. Какое оскорбление лишать нас свечи в такие тёмные ночи, когда руки у нас ничуть не слабее, чем у любого другого. И это при том, что некоторые из тех, у кого свечи есть, валяются каждую ночь пьяные от сидра, или у них есть дети, которые частенько устраивают кавардак. Но свечу-то забрали у нас, и теперь я едва вижу твой силуэт, Аксель, хоть ты и сидишь прямо рядом со мной.
— Никто не хотел оскорбить нас, принцесса. Так уж всё устроено с начала начал, вот и всё.
— По крайней мере, не только женщине из твоего сна кажется странным, что у нас забрали свечу. Вчера или позавчера, не помню точно, я ходила на реку и прошла мимо прачек, которые говорили — можешь поверить, я слышала их разговор, когда они думали, что я уже далеко, — какой это позор, что такие достойные супруги, как мы, вынуждены каждую ночь сидеть в темноте. Так что не только приснившаяся тебе женщина так думает.
— Говорю тебе, принцесса, она мне не приснилась. Ещё месяц назад все здесь были с ней знакомы и готовы были перемолвиться с ней добрым словом. Что же это такое, отчего все, даже ты, забыли, что она здесь жила?
Весенним утром, вспоминая тот разговор, Аксель был почти готов признать, что ошибался насчёт рыжеволосой. В конце концов, он был всего лишь стариком, у которого временами ум за разум заходит. Однако