Лир взял кружку и сделал глоток, головная боль тут же стала чуточку выносимее. Он даже заметил теперь, что кружку Тейн, похоже, умыкнул из какой-то земной кафешки — по краю с внутренней ее стороны тянулся неказистый узор, который ни один даитьянин (тем более Дафна) не счел бы достойным украсить свой сервиз.

— Какая штука? — спросил он, допивая залпом туйлиновый сок.

— Когда ты начал нас всех пугать провалами в памяти, помнишь? Шел по улице и мог просто рухнуть без сознания, будто щелкнули выключателем. А потом рассказывал весь этот бред, — Тейн сделал неопределенный жест, обведя рукой то ли комнату, то ли сразу весь мир. — Про другую жизнь.

Лир помнил. И помнил, что в те моменты чувствовал себя не менее потерянным, чем в сегодняшнем сне. «К чему же был этот сон?»

— Поверь, мне это нравилось не больше.

Тейн не ответил, и Лир молча сел рядом. Поставил пустую кружку на пол между ними и тоже взглянул на пейзаж за окном. Кроны леса медленно качались на ветру, и правда придавая мыслям необъяснимый покой, а спрятавшийся за горизонтом рассвет подсвечивал облака, цвет которых оказалось сложно определить.

«Тогда ищи, Лир. Ищи…»

Хэллхейт помнил, как Даф однажды перебирала цвета, наблюдая с ним за садящимся солнцем на мысе РоссоТар. «Жемчужно-лиловый, как в момент разливающегося по небосводу заката? — задумчиво говорила она. — Пепельно-коралловый, как когда восход озаряет мир?» Нет, даже не сизый, каким земляне обычно называют тучи во времена меланхоличных раздумий. Но ведь небо-то совсем и не земное.

«Но там находят покой, Лир…»

И ночной кошмар отказывался покидать его мысли. Молнии, сверкающие над головой, вязкие тени шторма, чернеющий океан и… надгробный камень. Смеющийся над Хэллхейтом блеском своего холодного равнодушия будто сама смерть. «Я не хочу больше искать», — мысленно пожаловался облакам Лир, и ответ вдруг пришел на ум сам собой.

— Bleu d’amour.

Взгляд Тейна с любопытством скользнул в сторону Хэллхейта.

— Есть такой цвет серовато-голубого тона, — продолжил Лир, не сводя с глаз с облаков. Он пришел к выводу, что небо сегодня все же красивое. — Любители усложнять все, земляне, называют его «блё-д-амур», что переводится примерно как любовь холодного оттенка. Никогда не понимал, чем этот цвет отличается от обычной пыли асфальта или дна морской отмели после бури. А сейчас понял.

— И чем же?

— Цвет воспринимают глаза, но вот оттенок зависит от настроения: в плохом — тучи давят на грудь, а в хорошем — солнечное тепло, как надежда, просто скрывается где-то там, по ту сторону. — Лир наконец посмотрел на притихшего друга. — Какого цвета небо сегодня, Тейн?

Несколько растерянно тот уставился на Лира в ответ. В глазах Тейна отразилось то ли непонимание, то ли недоверие собственной догадке: как Хэллхейт смеет задавать подобный вопрос? Затем Тейн покосился на небо и отвернулся.

— Черное.

— И вчера было черным? — Лир медлил. Тейн всегда обожал шумные компании, но вчера среди всех собравшихся был самым угрюмым. — Послушай, дружище, мы остановили войну, сделали, казалось бы, невозможное. Имеет право быть счастливыми. Думаю, и Наг не хотел бы…

Пустая кружка, разлетевшаяся вдребезги от удара об оконную раму, дала ясно понять, что никто не спрашивал мнение Хэллхейта. Окно жалобно задребезжало, но выдержало удар. Гнев исказил лицо Тейна на кротчайшую долю секунды и тут же померк.

— Вот именно. Не хотел. — Гробовым голосом сказал он. — Все, что нам осталось, это говорить о Нагале в прошедшем времени? Он дышал и думал, и чувствовал, и сидел передо мной точно, как ты сидишь сейчас, Лир! И его больше нет. Ничего больше нет. Что бы мы ни делали, как бы ни старались, все, что имели, в итоге теряем. В чем тогда смысл бороться вообще?

— Тейн…

— Нет! Зачем существует мир, в котором все рано или поздно исчезает бесследно?

На этот раз Лир промолчал. Он не знал. Да, он тоже скучал по Нагалу, по циничным шуткам того, по его прямолинейности и упертости, порой доходившей до фанатизма. Каким бы грубым ни казался окружающим, Наг всегда говорил лишь то, во что верил. «Ты хреновый лидер, Хэллхейт, — сказал он однажды Лиру. — Но хотя бы умеешь признавать свои ошибки».

Лир никогда не признается, что завидовал честности Нагала, но самое ужасно — никогда не признается, что врет куда чаще, чем признает свои ошибки.

И поэтому Лир молчал. Ему казалось недостойным врать сейчас, говорить, что он разделяет боль Тейна. Может, Хэллхейт с Нагалом и были друзьями, но у Хэллхейта всегда было много друзей, у Хэллхейта есть семья, а у Тейна когда-то был только Наг. Лир знал, как эти двое близки, знал, сколько раз Нагал спасал Тейну жизнь и сколько раз Тейн был готов пожертвовать собой ради Нага.

«Я умру за тебя, — говорил Дафне Мунвард. — Потому что мир не имеет смысла, если в нем нет того, ради кого стоит умереть». — Да, Лир понимал Тейна, но разумом, а не сердцем. И сердцем не хотел понимать.

— Что тебе снится в последнее время? — поинтересовался вдруг Тейн.

Лир напрягся.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну тебе же больше не снится даитьянское прошлое, верно? — Тейн подобрал упавший рядом с ним осколок и поднес к глазам. — И нет больше необходимости разыскивать Дафну во сне, ведь ты и так просыпаешься рядом с ней каждый день. Так что же снится его величеству? — аккуратно положил осколок обратно ровно на то же место, откуда поднял, и взял другой. — Или научился контролировать мысли настолько, что видишь во сне лишь то, что желаешь увидеть?

— Нет, это так не работает, — покачал головой Лир.

— Как же?

— Я могу создать сон. Но могу и отпустить мысли, позволить подсознанию взять верх, и тогда… Мне не очень нравится мое подсознание, Тейн.

Друг кивнул, по-прежнему разглядывая кусочки фарфора, словно нет ничего более важного в мире.

— А мне вот давно ничего не снится.

— Совсем?

— Я просто проваливаюсь во тьму, когда засыпаю, меня оттуда кто-то зовет, а потом прогоняет прочь. И так каждый раз. Забавно? — но в голосе Тейна не слышалось ни капли забавы. — Потом я думаю, что просыпаюсь, но на самом деле проваливаюсь лишь глубже, и вокруг появляются эти… огни, — его взгляд смягчился, будто он вспомнил летний день. — Среди них тепло. И спокойно. Мне кажется, что они живые, кажется, что я мог бы стать таким же огнем, но что-то меня к ним не пускаем. Тогда я окончательно просыпаюсь.

Помедлив, Тейн снова взял один из осколков, и стало понятно, что он не собирается больше ничего говорить.

«Какая же опасная вещь, эта победа», — понял Лир. С одной стороны, ты получаешь то, о чем так долго мечтал, но с другой, обязательно что-то теряешь, что-то не менее ценное, чем мечта, что-то, что порой эту мечту даже