– Джейкоб! – заорала я.
Мы с медведем смотрели друг на друга, пока не прибежал отец с ружьем и не пристрелил его. Мы ели этого медведя всю оставшуюся зиму. Тушу вздернули в амбаре, и она выглядела, как освежеванный человек. Мама жаловалась, что мясо слишком жирное и напоминает на вкус рыбу, но чего еще можно было ожидать? Как говорил папа, «ты – то, что ты ешь». Мы расстелили шкуру медведя перед камином и прибили ее к полу, чтобы выровнять. В комнате воняло тухлятиной, пока внутренняя сторона шкуры не просохла, но мне все равно нравилось сидеть на медвежьем ковре с миской тушеной медвежатины на коленях, вытянув обе ноги к огню и растопырив пальцы.
У папы была история даже лучше этой. Много лет назад, еще до меня и мамы, когда он был подростком, он бродил по лесу к северу от владений своих родителей на озере Навака, рядом с городом Гранд-Марей, и проверял свои силки. Снег в тот год был чрезвычайно глубоким, а за ночь выпало еще шесть дюймов, так что все его отметки и следы, по которым он мог ориентироваться, оказались погребены под ним. Папа сбился с пути раньше, чем понял это, а затем провалился в сугроб и упал в глубокую яму. Вместе с ним обрушилась куча снега вперемешку с ветками и листвой, но папа не пострадал, потому что приземлился на что-то мягкое и теплое. Как только он осознал, куда попал и что случилось, сразу выбрался наружу, но прежде обнаружил у себя под ногами труп крошечного медвежонка, размером не больше его ладони. Шея у медвежонка была сломана. Каждый раз, когда папа рассказывал эту историю, мне хотелось, чтобы это случилось со мной.
Я родилась на свет спустя два с половиной года после того, как мама попала в плен. За три недели до ее семнадцатилетия. Мы с ней не похожи ни внешне, ни по характеру, но я могу представить, каково это было для нее – носить меня внутри.
– У тебя будет ребенок, – объявил отец однажды поздней осенью, после того как сбил грязь с ботинок на заднем крыльце и шагнул в нагретую кухню.
Ему пришлось рассказать маме, что происходит, потому что она была слишком молода и наивна, чтобы понять значение всех перемен, происходящих с ее телом. Хотя, возможно, она и понимала, просто отрицала это. Все зависит от того, насколько хороши были уроки здравоохранения в средней школе Ньюберри и насколько внимательно она слушала учителей.
Мама обернулась и посмотрела на него, отвлекшись от печки, у которой готовила. Она всегда или готовила, или грела воду для готовки и стирки, или таскала воду, чтобы разогреть ее для готовки и стирки.
В первой придуманной мной версии событий в этот момент на ее лице промелькнуло недоверие, и ее руки взлетели к животу.
– Ребенок? – прошептала мама. Она не улыбалась. Насколько я помню, она вообще редко улыбалась.
В другой версии она дерзко вскинула голову и бросила:
– Я знаю.
И, как бы мне ни нравился второй вариант, я больше склоняюсь к первому. За все те годы, что мы прожили вместе как семья, я ни разу не видела, чтобы мама перечила отцу. Теперь я понимаю почему. Особенно если она и правда сидела в наручниках в сарае, пока не забеременела. И все же мне хочется думать, что это было не так. Представьте, как я к этому отнеслась. Сначала я была младенцем, потом малышом, затем – взрослеющей девочкой, но все, что я знала о матерях, если не считать милых домохозяек в фартучках на рекламных картинках в «Нэшнл географик», воплощала угрюмая молодая женщина, которая возилась по хозяйству с вечно опущенной головой и глазами, красными от потаенных слез. Моя мама никогда не смеялась, почти не говорила и очень редко обнимала или целовала меня.
Думаю, она была в ужасе оттого, что ей придется рожать ребенка в хижине. Я бы точно пришла в ужас. Возможно, она надеялась, что отец поймет: хижина среди болота – не место для родов, надеялась, что он отвезет ее в город и оставит на крыльце ближайшей больницы, точно подкидыша. Но нет. Джинсы и футболка с надписью «Хэлло Китти», которые мама носила со дня похищения, вскоре стали ей малы. В конце концов отец, должно быть, заметил, что футболка больше не прикрывает живот, а молния на джинсах не застегивается, и позволил ей носить одну из своих рубашек вместе с парой штанов на подтяжках.
Я представляю, как мать все худела по мере того, как раздувался ее живот. За первые годы, проведенные в хижине, она сильно потеряла в весе. Впервые увидев ее фото в газете, я поразилась тому, какой пышной она была раньше. Но затем, на пятом месяце беременности, когда та стала заметной, случилось нечто из ряда вон выходящее. Отец отправился с ней по магазинам. Похоже, увлекшись подготовкой к похищению мамы и их жизни в хижине, папаша забыл запастись одеждой для будущего ребенка.
Эти его трудности до сих пор вызывают у меня улыбку. Представьте, этот находчивый лесной житель, ухитрившийся похитить юную девушку и держать ее в плену более четырнадцати лет, не предусмотрел неизбежных последствий супружеской жизни. Представляю, как он обдумывал варианты, склонив голову набок и задумчиво почесывая бороду. Вариантов у него было немного. Оставаясь верным себе, он выбрал самый практичный из них и стал собираться в Су, единственный город в радиусе пятидесяти миль от нашей хижины, где можно найти «Кей-март»[10]. Съездить с мамой в магазин оказалось не так уж сложно. И другие похитители поступали так же. Рано или поздно людей перестают искать, воспоминания стираются. Пока жертва не пытается установить с кем-то зрительный контакт и как-то себя проявить, риск невелик.
Отец постриг ее под мальчика и покрасил ее волосы в черный цвет. Тот факт, что у него в хижине нашлась черная краска для волос, стал ключевым в последующем обвинении, которое смогло доказать, что в его поступке был злой умысел. Иначе откуда он мог знать, что краска ему понадобится? Или что моя мать окажется блондинкой? Любой, кто взглянул бы на них, решил бы, что это отец ходит по магазинам со своей дочерью. Даже если бы кто-то случайно заметил ее живот – ну и что? Никто бы и не подумал, что мужчина, держащий девушку под руку, – не ее отец,