Лесное озерцо показалось ему прекрасным — оно не старалось принарядиться и всегда оставалось неизменным. Его гладь была совершенно ровной, спокойной и открытой. Озеро не отталкивало его и не старалось унизить. Оно не мешало ему. Оно просто существовало. Лечебница находилась всего в двух шагах отсюда, но за деревьями ее видно не было. По просьбе Нестора он остановился, заглянул в темную глубину Колодца, и ему тотчас же вспомнилось, как здесь нашли тело Тормода — черно-зеленая вода шевелила его светлые волосы, а на руках были неизменные резиновые перчатки. Выглядел он не очень, но Тормода и при жизни нельзя было назвать красавцем. Толстый и медлительный, с водянистыми глазками, он вдобавок был еще и тупым. Мерзкий желеобразный человечек, который постоянно просил у всех прощения, словно боялся заразить их чем-то, совершить ошибку, страшился, что они почуют вдруг его тлетворное дыхание. И Господь забрал беднягу к себе. Может, он резвится сейчас где-нибудь на облаке, освободившись наконец от тесных перчаток. Может, там он встретил собственную мать и теперь они катаются на облаке вместе. Свою мать Тормод обожал… Вспомнив бегающий взгляд Тормода и его белесые ресницы, Эркки сглотнул слюну. Его тщедушное тело дернулось, и он двинулся дальше. Темная фигурка отчетливо виднелась среди светло-зеленых деревьев, но никто сюда не смотрел. Все спали. И место Тормода занято. После самоубийства от Тормода осталось лишь его физическое воплощение, которое им было нужно намного больше, чем сам он: свободная кровать. «Какое удивительное перерождение, — подумал Эркки, — Тормод превратился вдруг в свободную кровать…» И от него, Эркки, тоже останется только кровать со свежевыглаженными простынями. Он прислушался к голосу и кивнул, а потом неуклюже зашагал в лесную чащу. К тому времени как дежурная приоткрыла дверь в его комнату, он уже два часа как шел по проселочной дороге. Дежурная же не отважилась пересказать их разговор. «Нет, ничего необычного я не заметила. Он вел себя, как и всегда…» Они сидели на утреннем совещании, и солнце слепило ей глаза, а слова огнем жгли горло.
Он прошел мимо школы верховой езды, прислушиваясь к тому, как большие темные животные нетерпеливо постукивают копытами. Один конь заметил его и громко фыркнул. Наблюдая краем глаза за лошадьми, Эркки захотел вдруг очутиться среди них, породниться с ними. Лошадей никто не донимает вопросом: кто ты? И тяжести на лошадей взваливают вполне посильные, а все свободное время лошади отдыхают. И если ты плохая лошадь, которая ни на что не способна, то тебя просто пристреливают — только и всего. И так день за днем — бродишь себе за загородкой, а на спине у тебя сидит ребенок. Пьешь из старой ванны. Спишь стоя, склонив голову на грудь. Отмахиваешься от надоедливых насекомых. И так до конца жизни, пока время твое не выйдет.
Эркки двигался по дороге и вдруг почувствовал, как дрожит воздух: это люди просыпаются, скоро они выползут из-под одеял и полезут изо всех углов и щелей на свет божий. Затем появились первые машины, и Эркки прибавил ходу. Нет, лучше вернуться в лес. Изредка он поднимал голову — ему нравилось смотреть на трепещущую листву, на пробивающийся сквозь ветви солнечный свет, нравилось вдыхать запах травы, вслушиваться в потрескивание веток под ногами. Вокруг него, вцепившись корнями в почву, выстроились деревья, серые и сухие. Эркки выдернул кустик папоротника, оторвал корневище и, поднеся его к глазам, пробормотал: «Корень, стебель и листья… Корень, стебель и листья…» Его наконец охватила усталость. Вдали он заметил холм, отбрасывавший тень. Эркки подошел к холму и улегся в траву, постоянно прислушиваясь к тихому электрическому жужжанию голоса в голове. В кармане куртки у Эркки был пузырек с завинчивающейся крышкой. «Сон — брат Смерти», — подумал Эркки, прикрыв глаза. Прямо перед ним раскинулась равнина.
Так умел ходить только Эркки — тяжело ступая и прихрамывая, будто подбитая ворона, но необычайно быстро. Одежда мешком висела на нем — распахнутая куртка, широкие расклешенные брюки, которые он неделями не снимал, старые синтетические брюки с въевшимся в них запахом пота и мочи. Голову он постоянно склонял набок, будто растянул шейную связку, и, шагая, Эркки редко смотрел вперед — вместо этого он вглядывался в землю и рассматривал собственные ноги. Они переступали сами по себе, никакой цели Эркки перед собой не ставил, он мог двигаться много часов подряд и долго не уставал. Он двигался, будто заводная птичка с ключиком в спине и раскинутыми крыльями. Ему было двадцать четыре года, он был узкоплечим, но с удивительно полными бедрами. Из-за плохой наследственности бедренные суставы у него болели, поэтому, чтобы шагнуть, ему нужно было сначала по-особому вильнуть бедрами, как будто он с досадой старался стряхнуть со спины что-то мерзкое. Поэтому многие считали, что походка его напоминает женскую. Шея у Эркки была длинной и не по-мужски тонкой, казалось, что голове никак не удержаться на такой тощей шее. Нет, голова у него была не особенно большой, зато мысли в ней были намного тяжелее тех, что обычно бродят в головах у людей. Ел Эркки мало и за всю жизнь успел набрать только шестьдесят килограммов. Ведь так сложно решить, чего хочешь съесть — например, хлеба или хлопьев? Сосиску или гамбургер? Яблоко или банан? Как все остальные могут определиться с выбором, который жизнь подбрасывает на каждом шагу? Почему они так уверены, что их выбор — правильный? В кармане у него лежал пузырек с завинчивающейся крышкой, а внутри было средство, благодаря которому ноги слушались его, а мысли становились упорядоченными. Он всегда брал пузырек с собой — когда гулял по коридорам в Вардене, садился в автобус, ехал на поезде или бродил по дороге. Если он никуда не шел, то ложился и отдыхал. Волосы у Эркки были темными и прямыми, грязной длинной гривой они занавешивали лицо. От прыщей на лице остались оспины. Прыщи появились у него в тринадцатилетнем возрасте и воспаленными вулканами покрыли кожу. Тогда он перестал мыться: если на лицо попадала вода с мылом, прыщи краснели, зато когда кожа покрывалась жиром, их почти не было заметно. Из-под гривы волос выглядывало длинное узкое лицо с острыми скулами и тоненькими темными бровями. Глубоко посаженные глаза словно жили собственной жизнью, редко глядя на других. Однако если кому-то удавалось поймать его взгляд, то в глазах Эркки мелькал слабый отсвет. На собеседника он всегда