Она снова закрыла глаза. Самолет опять тряхнуло — совсем легко, будто тайфун отвесил вдогонку легкий шлепок. Лучше бы мы не долетели, подумала Анна. Никаких свидетелей... все чисто. Мысли под действием таблеток становились все легче, все медленнее. Можно ничего не говорить Барину... Заложило уши, и Анна привычно сглотнула. Самолет заходил на посадку, и в иллюминаторы уже можно было рассмотреть сопки и буровые вышки Черноводска.
Лиза, наконец, смогла побороть тошноту и разогнуться. С удивлением посмотрела на ноющую ладонь — она и забыла, что поранилась. Кровь остановилась, но порез довольно сильно болел.
— Смотри, у тебя все лицо в крови, — сказала Нина. Она вытащила носовой платок, послюнила и принялась оттирать засохшие пятна с Лизиных щек. Она не сопротивлялась, хотя терпеть не могла, когда с ней так поступали — как будто ей три годика! Дым дешевых папирос напоминал о папином кабинете. Усталость отступила, и теперь Лиза чуть ли не подпрыгивала в нетерпении. Она чувствовала, что самолет снижается. Еще полчаса — и она увидит папу, он обязательно приедет забрать ее из аэропорта. Почему-то ее охватила уверенность, что как только они встретится — все сразу наладится, и все смутные разговоры, все предчувствия, все, сказанное Ниной, развеется, исчезнет.
— И волосы перепачкала, — вздохнула Нина. — Что я твоему папе скажу? Покажи-ка руку.
Лиза послушно протянула ладонь. Нина нахмурилась, рассматривая порез, потом махнула рукой.
— До свадьбы заживет, — сказала она. — Приедешь домой — зеленкой помажь, не забудь.
Снова загудели динамики, пилот что-то пробормотал — Лиза успела выхватить смысл. Еще двадцать минут — и они приземлятся в Черноводске. Впервые за долгое время Лиза выпрямилась и улыбнулась. Провела ладошкой по лбу, убирая волосы, оглядела салон. Хихикнула, увидев спящего Шмеля, смешно завалившегося на бок. Украдкой покосилась на длинноволосого. Ужасно красивый, подумала она. Вот бы он оказался учителем. Или еще лучше, подружился бы с папой и приходил к ним в гости каждые выходные. Или помогал бы ему возиться с машиной в гараже, а Лиза приносила бы им чай в большом термосе...
«Чингисхан» почувствовал ее взгляд, повернул голову и вздрогнул. Его узкие глаза расширились, он подался вперед, будто хотел сейчас же подойти к девочке и сказать что-то очень важное. Лиза покраснела и поспешно отвернулась, не понимая, почему он так странно смотрит на нее — с изумлением, радостью и испугом.
Петр сидел у окна и смотрел на буран. За стеклом танцевал и бесился снег, по квартире гулял ночной сквозняк, шептал, свистел, завывал, временами начинал плакать. Как живой. На плоском равнодушном лице плясали блики от свечи — буран оборвал провода, лишил город электричества. Так им и надо. Так правильно.
Заблестели глаза, будто сверкнул в ночи сердолик на мокрой белой гальке. Вот нос, кажется, вытянулся вперед и загнулся, словно превратился в острый клюв поморника. Вот губы растянула дикая, исступленная ухмылка. Задрожал подбородок. Поплыли черты лица. А потом огонь вновь загорелся ровно — и коричневое лицо опять похоже больше не на человеческое, живое, а на бесчувственную маску.
Под маской теснились воспоминания.
Ему было тогда семь лет. Неуклюже переваливаясь и оступаясь на глинистом обрыве, он выбрался на берег и побежал вдоль пенного следа волны. Упоительно пахло водорослями и рыбой. На губах было солоно. Волосы растрепались, ветер хлестал по щекам, ноги вязли в мокром песке, но он был безмерно счастлив. Так, что не скажешь словами и не уместишь в улыбке — только зажмуриться до синих кругов перед глазами и раскинуть широко руки, будто хочешь обнять весь мир.
Хотя можно и не весь. Ему вполне хватало багровых, облизанных морем камней, кривых лиственниц на холме, почти черных островков стланика и облачного неба. И моря с чаячьими криками. «Все это — мое», — шептал он про себя, а через несколько шагов уже и не шептал, а пел.
— Ма-й-ооо! — «о» подпрыгивало вместе с ним, билось эхом о каменный берег. Над головой кружились поморники и отвечали пронзительными, скрипучими голосами, как будто поддакивали.
Мальчик споткнулся о камень, ткнулся ладонями в мокрый песок, засмеялся. Впереди кто-то испуганно всхлипнул. Петр мгновенно подобрался, зашарил под ногами в поисках подходящего камня... Затем пригляделся и облегченно выдохнул.
Между камнями возился выброшенный на берег детеныш тюленя. Серая шкурка в черных пятнах, большие нелепые ласты и усатая мордочка с доверчиво-испуганным выражением. Черные блестящие глаза, обведенные мокрыми кругами, и пузыри из носа. Мальчик подошел ближе. Присел. Осторожно протянул руку, готовый отдернуть ее в ту же секунду, если зверь решит кусаться. Но зверь, наоборот, довольно засопел, когда его коснулась человеческая ладонь, и завалился на бок, раскинув ласты. Мол, вот он я, весь перед тобой, чеши пузо.
Он был гораздо лучше щенков и даже взрослых собак, он щурился и шумно посапывал, шкурка на солнце блестела и переливалась, а главное — тюлень пах морем. Он выполз оттуда будто нарочно, чтобы хороший день превратился в просто отличный. Петр зажмурился от удовольствия... и будто очнулся. Его окликал отец.
Тот шел вслед за сыном — медленно, неторопливо, по-хозяйски оглядывая свои владения. Землю детей Поморника. Он приблизился к тюлененку и несколько секунд внимательно на него смотрел. Губы отца беззвучно шевелились, он наклонял голову то в одну, то в другую сторону, будто прикидывал что-то. Потом положил руку на плечо сыну:
— Пойдем.
— Но...
— Пойдем, — он крепко ухватил Петра за руку и повлек за собой. Тюлений детеныш вскинул голову и поглядел вслед людям черными блестящими глазами.
— Не оглядывайся.
— Почему?
— Это не наша добыча, — отец прижал руку к груди. Петр знал — там, под рубахой, амулеты и бусы — для разговора с духами, для защиты от зимней тьмы... И — главная фигурка — та, что связывает с Отцом племени, Поморником. — Это не наша еда.
— Еда? — Петру внезапно захотелось плакать, как девчонке, но он сдерживался, кусая губы. Поморник всегда помогал своим детям, и в ответ его надо было кормить..
Одна за другой опускались на берег чайки. Позади раздался обиженный... Крик? Визг? Его быстро заглушили голоса поморников.
Мальчик крепче ухватился за руку отца и сглотнул. Перед глазами стояла усатая мордочка и ласты, загребающие мелкий песок и камушки.
Глава 6. Заперты
Заперты
Черноводский аэродром в окружении сугробов походил на гигантскую суповую тарелку. Дорога к аэропорту превратилась в тоннель — снежные отвалы достигали крыши автобуса. Глядя на них, Нина тревожно поджала губы и покачала головой. «Надеюсь, дорогу в город расчистили», — пробормотала она.
Лиза ее не слышала. Прилипнув к оконному стеклу, она нетерпеливо притопывала ногой — еще пять минут... три... всего пара минут! Автобус въехал в ангар, весь залитый сумрачным зеленым светом, льющимся сквозь пластиковую крышу. Довольно зашипели двери, и Лиза рванула к выходу, едва не запутавшись в поводке дратхаара — пес тоже стремился как можно быстрее выбраться на волю.
— Папа! — завопила Лиза и бросилась к ограде, за которой переминались немногочисленные встречающие. Она с хохотом прыгнула на шею отцу, чувствуя, как его сильные руки подхватывают ее, уносят вверх, и со всхлипом уткнулась лицом в колючую бороду, пахнущую табачным дымом. Все было хорошо. Все как раньше... Лиза изо всех сил обняла отца за шею.
— Ну, ну, хватит, — пробормотал, наконец, Дмитрий и поставил дочку на пол. — Как долетели, Нина?
— Ой, Дима, не спрашивай, — ответила она, закатывая глаза.
— Ну, главное, проскочили, — ответил он. — Надо поторапливаться, штормовое предупреждение опять было... Лиза, — окликнул он. Девочка заглянула в его лицо, и ее улыбка увяла: отец почему-то отвел глаза. — Заросла-то как, стричься давно пора... — пробормотал он. — Лиза, я хочу тебя познакомить кое с кем.
Он оглянулся. Только теперь Лиза заметила, что за отцовской спиной все время маячит