17 Это видение было, несомненно, страшным и крайне волнительным. Оно прорвалось в религиозное миросозерцание брата Николая без всякой догматической подготовки и без экзегетического комментария. Разумеется, потребовалось длительное время для того, чтобы оно ассимилировалось – уложилось в общую структуру психики, и восстановилось нарушенное психическое равновесие. Брат Николай свыкся с этим переживанием благодаря непререкаемым в то время христианским догматам, превратившим нечто ужасное и живое в прекрасную абстракцию идеи Троицы. Однако это примирение могло произойти на иной основе – основе, предусмотренной самим видением и его неестественной реальностью. Это могло привести к искажению христианских представлений о Боге и нанести еще больший вред самому брату Николаю, который в таком случае оказался бы не святым, а еретиком (если не психически больным) и, вероятно, закончил бы жизнь у позорного столба.
18 Данный пример свидетельствует о ценности догматического символа: он делает потрясающий, в высшей степени убедительный и важный психический опыт (так называемое «переживание Божественного») доступным нашему пониманию, при этом не только не искажая его сущности, но и не умаляя его чрезвычайной значимости. Видение гнева Божьего, которое мы также встречаем у Якоба Беме, плохо сочетается с новозаветным Богом – любящим Отцом Небесным, и по этой причине легко могло стать источником внутреннего конфликта. Это вполне бы соответствовало духу того времени – концу XV века, эпохи Николая Кузанского, чья формула «сотрlexio oppositorum» фактически предвосхитила неизбежный церковный раскол. Вскоре после этого произошло возрождение яхвистического представления о Боге в протестантизме. Яхве – концепция Бога, содержащего противоположности в еще не разделенном состоянии.
19 Брат Николай сошел с проторенной колеи обычаев и привычек. Он оставил дом и семью, много лет жил в одиночестве. Он глубоко заглянул в темное зеркало и увидел в нем чудесный и страшный свет изначального опыта. В этой ситуации развивавшийся на протяжении многих веков догматический образ божественного сработал как спасительное лекарство. Он помог ему ассимилировать фатальное вторжение архетипического образа и тем самым избегнуть внутренних противоречий. Ангелусу Силезиусу повезло меньше: его мучил внутренний конфликт, ибо в его время гарантированный догматами авторитет церкви уже пошатнулся.
20 Якоб Беме также говорит о Боге как об «Огне гнева», Deus absconditus. Ему удалось преодолеть глубинное и мучительное противоречие с помощью христианской формулы «Отец – Сын» и спекулятивно включить ее в свое гностическое (но в основных пунктах все же христианское) мировоззрение. Иначе он стал бы дуалистом. Кроме того, ему на помощь пришла алхимия, в которой уже давно подготавливался союз противоположностей. Тем не менее его мандала, отражающая природу божественного (приведена в трактате «Сорок вопросов о душе»[20]), содержит отчетливые следы дуализма. Мандала поделена на темную и светлую полусферы, развернутые в противоположные стороны[21].
21 Догматы замещают коллективное бессознательное, формулируя его содержание в большом масштабе. В этом смысле католическому образу жизни абсолютно чужды психологические проблемы. Почти вся жизнь коллективного бессознательного регулируется догматическими архетипическими представлениями и протекает в жестких рамках символики веры и ритуала. Это проявляется в обращенности католической психики вовнутрь, ее замкнутости в духовном мире. Коллективное бессознательное, каким мы понимаем его сегодня, ранее никогда не принадлежало сфере «психологии», ибо до христианской церкви существовали античные мистерии, которые в свою очередь восходят к первобытному неолиту. У человечества никогда не было недостатка в могущественных образах, обеспечивающих магическую защиту от всех жутких вещей, которые таятся в глубинах нашей психики. Фигуры бессознательного всегда находили выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за пределами психики космическое пространство.
22 Иконоклазм Реформации, однако, буквально пробил брешь в защитной стене священных образов; с тех пор они рушились один за другим. Они начали вызывать сомнения, ибо вступили в конфликт с пробужденным разумом. К тому же люди давно забыли их истинный смысл. Впрочем, забыли ли? Может, мы вообще никогда не знали, что они означают? Может, человечество (во всяком случае та его часть, которая исповедует протестантизм) наконец осознало, что на самом деле мы не имеем ни малейшего представления о том, что следует понимать под Непорочным Зачатием, божественностью Христа или Святой Троицей? Кажется, будто эти образы просто жили; их существование принималось без сомнений и раздумий; люди относились к ним так же, как к украшению рождественской елки или крашеным пасхальным яйцам, – совершенно не понимая, откуда эти обычаи взялись. Впрочем, мы никогда не задаемся вопросом об истинном значении архетипических образов именно потому, что эти образы полны смысла. Время от времени боги умирают – люди неожиданно обнаруживают, что они ничего не значат, что они созданы человеческой рукой, что они суть бесполезные идолы из дерева и камня. В действительности же человек вдруг понимает, что ранее совершенно не задумывался о них. Когда же он начинает о них думать, то прибегает к помощи так называемого «разума», который на деле представляет собой лишь совокупность его предрассудков и близоруких взглядов на мир.
23 История протестантизма – это история хронического иконоклазма. Одна стена рушилась за другой. Разрушение давалось легко, особенно после того, как был подорван авторитет церкви. Мы все свидетели, как в большом и малом, в целом и в частностях он рушился кусочек за кусочком, пока наконец не наступила ужасающая символическая нищета, характеризующая современную жизнь. Вместе с тем ослабли и силы церкви: она превратилась в твердыню без бастионов и казематов, в дом с рухнувшими стенами, открытый всем ветрам и опасностям.
24 Хотя это, строго говоря, весьма прискорбное крушение, оскорбляющее наше чувство истории, распад протестантизма почти на четыре сотни деноминаций является верным признаком внутреннего беспокойства. Протестант ввергнут в состояние беззащитности, которое ужаснуло бы любого естественного человека. Его просвещенное сознание, разумеется, не желает ничего об этом знать и всюду ищет то, что утратило в Европе. Мы