При разгерметизации салона

 наденьте маску,

чтобы другие пассажиры

не видели ужаса на вашем лице.

Мадагаскар

- Все в себя. - Надо мной возвышалось красное от напряжения лицо Анфисы.

- Все в себя, - повторила я за ней.

- Максимально!

- Максимально…

- Живот втяни.

- Уже втянула. Изо всех сил втянула, - прошептала я в ответ.

На самом деле я не врала. Казалось, что стоит вдохнуть еще немного, как лопнет не только мое терпение, но и жопа, которую мы с подругой пытались впихнуть в единственные приличные додекретные джинсы.

- Анфис, да забей ты, я, наверное, в трикошках пойду.

Хрен вы шахтеров знаете! Анфиска хмыкнула, надавила коленом мне на живот, с победным криком «хоба» вывела плоскогубцы до упора и застегнула злосчастную ширинку. Отработанным движением я накинула петлю, завязанную на бегунке, на пуговицу, чтобы сволочная молния не разъехалась в самый неподходящий момент.

Анфиса подала мне руку, сама бы я с кровати не встала точно. В ногах, скованных узкими штанинами, кажется, перестала циркулировать кровь. Живот был зафиксирован плотной тканью. Зато бока… Эти стервецы почувствовали новый, манящий вкус свободы и, словно тесто из кастрюльки, озорно подмигивали подруге из-за пояса штанов.

- Сверху кофту натянем. Объемную. Как у Пугачевой, - уверенно заявила Анфиса.

- Если на меня накинется какой-нибудь сексуальный Галкин, то ты будешь виновата в развале семьи.

Анфиса закатила глаза. Уж она прекрасно знала, что с Олегом я не разведусь никогда, потому что нет крепче союза, чем тот, что построен на любви, дружбе, совместных детях и ипотеке на ближайшие 17 лет.

Я крутилась перед зеркалом, выбирая лучшую из трех кофт, и остановилась на плюшевой черной. В ней я была похожа на маленькую мягонькую обезьянку, по крайней мере, так мне сказал сын. Обезьянка всяко приятней хрюшки или скунса, решила я и нарекла толстовку своей любимой. Она была большой, даже громадной, и выглядела почти идеально, если бы не пятно на воротнике. Я переложила волосы на эту сторону и удовлетворенно хмыкнула – почти не заметно. По-хорошему мне следовало сорваться в магазин и купить подходящую для офиса одежду. И, если бы я точно знала, что меня возьмут на работу, то так бы и сделала. Но я не знала. Срок моего декрета еще не вышел, и я не была настолько одаренным сотрудником, чтобы агентство боролось за шанс получить меня обратно на несколько месяцев раньше положенного. Сильно подозреваю, что они забыли о моем существовании в тот же день, как я сообщила о беременности.

Моя начальница, чтоб ей сыто икалось, любила повторять: «Деточка моя, если лошадь больна и не может принести пользу фермеру, то ее отстреливают. Мы – ферма. Ты – лошадь. А беременная женщина – это больная лошадь, смекаешь, да?»

Я смекала. Но вместе с тем я понимала, что мечтаю о семье и детях, что работа, даже самая любимая (а именно такая у меня и была), не подарит мне путевку на круиз по Волге в день матери и что биологические часики тикают громче кремлевских. Короче, полное и-го-го.

Сначала у нас случился почти запланированный  Мишка. В его три года я вышла обратно в офис и сразу узнала о том, что тошнит меня не от бутербродов со шпротами, которые я хомячила на корпоративе. В общем,  произошел ненавистный в отделе кадров случай «из декрета в декрет», и следующие полгода я страдальчески валялась в роддоме на сохранении. Начальница, та, для которой я была больной коняшкой, могла доставать меня разве что по телефону, да и это ей быстро надоело. История на самом деле совсем не новая и даже не интересная. Сейчас, когда Олег нашел для Вари няню, я могла себе позволить выйти на работу. Точнее не так.

Сейчас я не могла себе позволить не выйти на работу. Хотя догадывалась, что там меня не очень ждут.

На прощанье я глянула в зеркало. По низу на высоте двадцати сантиметров от пола располагались следы Варюхиных ладоней и губ. Моя страстная дочь обожала целовать свое отражение. Мне бы ее самооценку, ей богу. Из глубины зеркальной глади смотрели испуганные глаза женщины-квадрат. Эта толстовка сделала меня поперек себя шире, зато и впрямь скрыла нависающие над поясом бока. А чистые волосы, уложенные Анфисой волнами, давали надежду, что есть еще жизнь за бортом декрета.

- Классная попка, - вывела меня из размышлений подруга.

- Правда? – Я с надеждой покрутилась на месте и оттопырила зад.

- Нет, не правда. Если тебя устроят на ставку, то первую же зарплату спускаем в магазинах. Ян, тебе нужна одежда, но на самом деле не она украшает тебя. А твои мозги, обаяние и чувство юмора.

- Что-то я не помню, чтобы Елена Прекрасная Парису анекдоты травила и загадки загадывала. Он в нее влюбился из-за неземной красоты…

- И к чему это привело? Красивая дурная баба развязала войну. Ты в этой истории не Елена. Ты умный Одиссей.

- Он был лысый, Анфис.

- Ты волосатый Одиссей, - уверенно резюмировала она и распылила в воздухе свой дорогущий парфюм, так что сладкие капли попали на одежду. Отлично, теперь на этот пирожок из комплексов и неврозов поместили вишенку в виде тонкого аромата пачули. Именно так я и мечтала ворваться в офис спустя целую вечность. Одиссей скитался по миру двадцать лет, прежде чем вернулся в родную Итаку, мне же, его волосатой реинкарнации, хватило всего семи годиков.

***

Офис наш располагался в стеклянном семиэтажном здании и носил гордое название «Мельница». Мы же, глядя на логотип в виде лопасти на зеленом фоне, говорили, что это мясорубка. Наша, творческая, разумеется.

Когда я пришла в Мельницу, ее директор занимался изготовлением ежедневников и тетрадей, потом он как-то перешел на творческие блокноты, придуманные вместе с художниками, писателями, актерами. С каждым новым проектом шеф обрастал связями в околобогемной среде, пока однажды какой-то выживший из ума певец не попросил нас придумать сценарий для его юбилея. В Мельнице появилось два направления. Творческое и прикладное. Мы генерировали идеи для клипов, писали поздравительные речи каким-нибудь крутышам и разрабатывали концепции для крупных торжеств.