Понедельник, утро. Готлиб Хайлманн прибывает на работу — как всегда на десять минут раньше срока. Вешает шляпу и пальто на крючок со своим именем, убирает портфель в правый ящик стола, садится на стул и снимает чехол с печатной машинки. Поднимает зеленую крышку, заправляет простую и копировальную бумагу — и буквы начинают воздевать вверх свои чернильные руки. «Выбор, — печатает он. — Мнение. Любовь». В их отделе дюжины таких кабинетов — или даже сотни — он точно не знает, но его имя написано на двери из матового стекла. Это единственная примета, по которой можно определить, что пришел на свое место и не сбился с пути — а в их здании очень легко заблудиться. Но вот он сидит на своем месте — за стеклянной дверью, на которой написано «Хайлманн». Буквы выведены золотом и оттенены черным, чтобы придать глубину, иллюзию глубины, будто они высечены на надгробье. Я сказал «кабинет», потому что все говорят «кабинет», однако за стеклянной дверью нет привычных нам стен — вместо них панели из матового стекла, словно покрытые вечной изморозью, а над ними плывут вздохи и шепот. Через шероховатое стекло Готлиб различает смутные фигуры коллег, но не их лица.

Забавно, думает Готлиб, когда он поступил в отдел в 1939 году, то даже не умел печатать на машинке. Как оказалось, его взяли только из-за того, что он искусно владел ножницами и бритвой. Сосед герр Шуттманн видел его силуэты и знал одного чиновника, который знал другого чиновника, — так информация дошла до начальства. На собеседовании Готлибу показалось, что решение уже принято. Когда его попросили продемонстрировать способности, он достал из портфеля ножницы и бумагу и тут же вырезал крошечную копию колонны Победы, на которой черная Виктория потрясала своим лавровым венком.

— Меня интересуют только немецкие достопримечательности, — сказал Готлиб, и это было правдой, его не прельщали чужеземные памятники — Тадж-Махал, Парфенон. Он воссоздавал в фигурах только свое отечество — ведь абрис раскрывает истинный смысл. Он никогда ничего не придумывал и гордился тем, что повторял все в мельчайших деталях: поднятые копыта лошадей на Бранденбургских воротах, накренившиеся фальшивые руины в Сан-Сусси, крышу замка Нойшванштайн, раскинувшуюся, словно крылья ворона, остроконечную башню ратуши в Мюнхене с ежедневно гибнущим рыцарем.

Человек, проводивший собеседование, забрал бумажную колонну Победы и убрал ее в папку. Готлиб не запомнил его имени и не стал переспрашивать, когда они встретились вновь. В первый рабочий день человек без имени показал Готлибу его кабинет и объяснил, чего от него ждут. Каждую фразу он заканчивал вопросом, который не требовал ответа: «Вы поняли? Все ясно?» Готлибу придется самому печатать отчеты и письма. Каждое утро ему придется писать сводку по работе, проделанной за прошлый день: указывать количество слов в каждой категории и подкатегории, а также общее число внесенных правок. В конце необходимо ставить подпись, подтверждающую, что все отбракованные материалы утилизированы должным образом. Не прекращая инструктаж, человек выдвинул ящик — стальное дно поблескивало, боковые ограничители напоминали стенки детской кровати, которые не дают упасть беспокойно спящему ребенку. Готлиб провел рукой по холодному металлу. Не в таких ли ящиках хоронят безымянных мертвецов? Самоубийц и утопленников, жертв стихии? Сюда следует складывать ежедневные отчеты, сказал человек. Регистрировать по названию исходного текста. Если в отчет попадает несколько текстов, то для каждого из них должна быть сделана копия с соответствующим названием и ссылкой на другие тексты, входящие в отчет.

Готлиб всегда считал, что подобными вещами занимаются секретарши, аккуратные и ухоженные девушки с быстрыми пальчиками. Он даже надеялся, что ему выделят такую помощницу — Хильду или Минну, — которая будет во всем его слушаться и которой он будет дарить маленькие подарки на Рождество и день рождения. Принимая от него знаки внимания, она будет трогательно смущаться и не будет запихивать их в ящик письменного стола, даже не раскрыв, не будет заносить их в гросс-бух вместе с наволочками и суповыми мисками, не будет разбивать их и просить его склеить. Она будет хранить даже коробочки: складывать туда любовные письма, ракушки и сухие цветы. Будет нежно разглаживать оберточную бумагу с названиями роскошных магазинов «Hertie», «KaDeWe», «Wertheim». Товары там высшего класса. И к тому же они находятся в немецких руках.

— Видимо, здесь какое-то недоразумение, — сказал Готлиб человеку без имени. — Меня взяли на должность старшего цензора в издательский отдел. Так было в письме.

Готлиб достал из чемодана документ — с печатью и подписью, но человек даже не взглянул.

— Все сотрудники отдела сами ведут свою документацию, даже министр. Ни у кого нет доступа к чужим бумагам. Так безопаснее. В конце концов, слова — это лишь носитель.

— Ни у кого нет доступа?

— Ни у кого.

— А мои отчеты? Кто будет их читать?

— Я же сказал, так безопаснее.

Человек снял крышку с печатной машинки и показал на нее рукой, будто представляя почетного гостя. Готлиб молча смотрел на ряды черных клавиш. Они же расположены