Из-за тисовой изгороди донесся вой, Эш в ответ громко гавкнул и нырнул в брешь среди ветвей. Сэди полезла за ним, однако на другой стороне остановилась. Перед ней, в тиши лесной просеки, темнела зеркальная гладь озера. По берегам росли ивы, а посредине возвышался большой земляной холм, что-то вроде острова. Озеро кишело утками, лысухами и камышницами, в воздухе стоял густой запах развороченной компостной кучи.
Рэмзи снова завыл, и Сэди пошла на его зов по мокрому берегу, осклизлому от многолетних наслоений утиного помета. Эш тревожно залаял; он стоял на деревянных мостках на дальней стороне озера, задрав морду к небу.
Сэди отвела ветви плакучей ивы, похожие на длинные тонкие пальцы, и нагнулась, чтобы не натолкнуться на странную стеклянную сферу на проржавевшей цепи. По дороге Сэди попались еще четыре шара, все покрытые грязью и затянутые изнутри паутиной многих поколений пауков. Она осторожно потрогала один из них, очарованная его необычностью, и попыталась угадать назначение этих шаров, которые, как фантастические фрукты, висели среди листвы.
У мостков Сэди увидела, что задняя лапа Рэмзи провалилась сквозь прогнившее дерево и застряла. Пес паниковал, и Сэди торопливо подошла к нему, осторожно ступая по доскам. Присела, погладила уши Рэмзи, успокаивая пса, убедилась, что он особо не пострадал, и прикинула, как его лучше вытащить. Не придумав ничего другого, Сэди обхватила собаку руками и потянула вверх. Недовольный подобным обращением Рэмзи царапал когтями мостки и страдальчески лаял.
– Знаю, знаю, – пробормотала Сэди. – Кто-то здесь не умеет принимать помощь.
В конце концов она вытащила пса и легла навзничь, переводя дыхание, а Рэмзи, изрядно взъерошенный, но целый и невредимый, сразу же отбежал подальше от мостков. Сэди закрыла глаза и рассмеялась, когда Эш благодарно лизнул ее шею. Внутренний голос шептал, что в любую минуту доски могут провалиться, однако Сэди слишком устала, чтобы прислушиваться.
Солнце уже поднялось, и Сэди чувствовала на лице божественное тепло. Она никогда не увлекалась медитацией, но в этот миг ей стало понятно, почему многие любят медитировать. Сэди удовлетворенно вздохнула, хотя в последнее время в ее жизни было мало поводов для довольства собой. Она слышала собственное дыхание; пульс под тонкой кожей на виске бился так громко, что Сэди казалось, будто она держит у уха раковину с шумом океана.
Теперь, когда зрение не мешало, мир наполнился звуками: плеск воды у свай мостков внизу, шум уток, которые с хлюпаньем и брызгами садились на гладь озера, негромкое потрескивание досок под жарким солнцем. Сэди вслушалась и различила за всеми этими звуками густой обволакивающий гул, словно кто-то одновременно завел сотни моторчиков. Гул прочно ассоциировался с летом, и только потом до нее дошло: насекомые, адова прорва насекомых.
Сэди села, моргая от яркого света. Поначалу все вокруг выглядело слепяще-белым, но вскоре вновь стало обычным. Сердцевидные листья кувшинок поблескивали на поверхности воды словно глазурованные плитки; цветы, похожие на красивые раскрытые ладони, тянулись к небу. В воздухе роились сотни крошечных крылатых созданий. Сэди встала и хотела уже подозвать собак, когда ее внимание привлекло кое-что на противоположном берегу озера.
Посреди залитой солнцем поляны стоял дом. Кирпичное здание с двумя одинаковыми фронтонами и портиком над парадным входом. Над черепичной крышей возвышалось множество труб, витражные окна всех трех этажей заговорщически щурились на солнце. Кирпичную стену дома густо оплело какое-то вьющееся растение, и маленькие птички деловито сновали туда-сюда среди кружева зеленых побегов и усиков, создавая эффект постоянного движения.
Сэди тихонько присвистнула.
– Интересно, что в этой глуши делает такая величественная пожилая дама? – вырвалось у нее.
Собственный голос показался Сэди чужим и непрошеным, юмор – натянутым; она словно вторглась в природное великолепие сада. Тем не менее дом необъяснимо манил к себе, и Сэди пошла к нему, пустившись в обход озера. Утки и другие дикие птицы не обращали на нее внимания, их безразличие вкупе с летней жарой и душной влажностью от застоявшегося водоема усиливали чувство отрезанности от мира.
На другой стороне озера обнаружилась заросшая боярышником дорожка, которая вела прямо к парадному входу. Сэди ковырнула поверхность дорожки носком кроссовки. Камень. Когда-то, наверное, розовато-коричневый, как весь местный камень, судя по строениям в деревне, но теперь почерневший от времени и недостатка заботы.
Про дом, похоже, забыли так же давно, как и про сад. С крыши кое-где попадала черепица и теперь валялась, расколотая, под ногами; одно из окон верхнего этажа было разбито. Уцелевшее стекло покрывал густой слой птичьего помета, который белыми сталактитами свисал с подоконника и стекал на глянцевые листья.
Маленькая птичка, словно предъявляя права на впечатляющие залежи, выпорхнула из-за разбитого стекла, нырнула почти вертикально вниз и спикировала мимо Сэди, едва не задев ее ухо. Девушка пошатнулась, но устояла на ногах. Этих птичек Сэди заметила еще у озера, они летали повсюду, шныряли в темных закоулках беспорядочного переплетения лоз и стеблей, перекликались взволнованным чириканьем. Впрочем, там были не только птицы, листва изобиловала насекомыми – бабочками, пчелами и другими, названий которых Сэди не знала, – от чего дом выглядел необычайно оживленным, что не соответствовало его плачевному состоянию.
Напрашивалось предположение, что дом пустует, однако по долгу службы Сэди не раз доводилось выезжать к пожилым людям, и она знала, что заброшенный вид жилища снаружи часто предваряет печальную историю жизни внутри. На облупившейся деревянной двери криво висел потускневший медный молоток в форме лисьей головы, и Сэди потянулась было к нему, чтобы постучать, но потом опустила руку. Что она скажет, если ей откроют? Еще не хватало, чтобы ее обвинили в нарушении границы чужих владений!.. Впрочем, в доме наверняка никого нет. Сэди не смогла бы объяснить, почему она в этом уверена, просто дом производил такое впечатление.
Над входной дверью виднелось панно из декоративного стекла: четыре фигуры в длинных одеяниях, каждая изображена на фоне, представляющем одно из времен года. Насколько могла судить Сэди, сюжет картины не был связан с религией, но воспринимался как таковой. Художник явно работал с искренней серьезностью, возможно, благоговением, от чего при взгляде на картину возникали мысли о церковных витражах. Сэди подтащила к дверям огромный грязный вазон и осторожно залезла на край.
Сквозь довольно большой кусок прозрачного стекла она увидела переднюю